.09 Цыбулько-2023

Для всякого убеждённого и желающего убеждать писателя (а именно только такого я имею в виду) вопрос о том, есть <…> у него читатель, где он и как к нему относится, есть вопрос далеко не праздный.

Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он – единственный объект, ради которого горит писательская мысль. Убеждённость писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчцом, на обнажённом пространстве которого бесцельно раздаётся голос, вопиющий в пустыне. Доказывать эту истину нет ни малейшей надобности; она стоит столь же твёрдо, как и та, которая гласит, что для человеческого питания потребен хлеб, а не камень…

Поэт, в справедливом сознании светозарности совершаемого им подвига мысли, имел полное право воскликнуть, что он глаголом жжёт сердца людей; но при определённых условиях слова эти были только отвлечённой истиной, близкой к самообольщению. Когда окрест царит глубокая ночь, – та ночь, которую никакой свет не в силах объять, тогда не может быть места для торжества живого слова. Сердца горят, но огонь их не проницает сквозь густоту мрака; сердца бьются, но биение их не слышно сквозь толщу желез. До тех пор, пока не установилось прямого общения между читателем и писателем, последний не может считать себя исполнившим своё призвание. Могучий – он бессилен; властитель дум – он раб бездумных бормотаний случайных добровольцев, успевших захватить в свои руки ярмо. 

(По М.Е. Салтыкову-Щедрину)