12 Дощинский-2025 (36 вар.)

(1)Как всем известно, жизнеспособность организма познаётся по той степени сопротивления, какое приходится ему преодолевать в борьбе за существование; тем же признаком определяется и всякая сила, будет ли это сила живая или механическая. (2)Так в оранжерее, при её исключительном тепле, добываемом огромной затратой дров на отопление, самое дрянное и квёленькое растение может возомнить себя деревом и полезть к потолку; выставленное даже на средний мороз, оно немедленно гибнет, тем самым явно свидетельствуя о своём истинном бессилии.

(3)То же самое и с талантом. (4)Возьмите самый маленький талант, согрейте его, поливайте ежедневно слезами восхищения, подпирайте колышками его слабую древесину, лелейте и хольте – и вот у вас получится пышный куст, изобилующий цветами. (5)Но хорошо ли это будет? (6)Не нарушится ли правда биологическая, по которой всё в этой жизни добывается в бою? (7)Не будет ли таким поступком оскорблена сама народная мудрость, извлёкшая из опыта суровое, но справедливое правило: «Кабы на горох да не мороз, он бы и через тын¹ перерос»?! (8)И не нарушится ли, наконец, сама мировая гармония, если всякий горошек будет перерастать через тын?

(9)Но эти вопросы напрасно тревожат ум. (10)Мудрая и предусмотрительная природа, создавая в море щуку с единственной целью не дать задрёмывать карасю, для растений сотворила мороз, ограничивающий их произвольный и даже наглый рост, для пса Трезора выдумала купца Воротилова, который своевременным пинком, цепью и голодными помоями вводит размечтавшегося пса в круг прямых его обязанностей, и, наконец, для таланта нарочито сочинила так называемую критику.

(11)К сожалению, не все критики понимают ту высокую цель, ради которой появились они на земле; и даже у нас, в России, где зоологические основания наиболее прочны, всегда можно было найти трёх-четырёх критиков, которые покровительствовали талантам, вместо того чтобы их преследовать, морозить, корнать, душить и тем выявлять их истинную силу. (12)Вместо того чтобы ненавидеть искусство, они его любят; вместо того чтобы, подобно суровому морозу, с высоким безразличием одинаково прихлопывать и горох, и розу, и лопух, и виноград, они пытаются что-то рассмотреть, внести какие-то вредные разделения, часто обнаруживают даже пристрастие! (13)Само собою понятен вред, отсюда вытекающий.

(14)Но эти исключения редки и едва ли могут приниматься в расчёт при рассмотрении вопроса о великой роли и полезности критики. (15)Ибо большинство критиков, совершенно правильно поняв свою жизненную задачу, все недюжинные силы свои охотно направляют на постоянную кровавую борьбу с талантом. (16)Следуя биологическому принципу: «Я тебя буду душить, а ты всё-таки расти, если можешь», они тщательно душат всякого писателя и художника, сажают его на кол, пытаются выковырять ему глаза, режут поджилки. (17)Способ придушения, наиболее распространённый ввиду своей доступности, – он требует только двух здоровых рук, – удобен ещё в том смысле, что даёт возможность критику рассмотреть «язык» у придушенного и таким образом определить и стиль.

(18)И чем критик безразличнее, чем менее доступна ему разница между розой и лопухом; чем более он слеп, глух и бестолков, тем продуктивнее его работа и тем больше он приближается к возвышенному образу Фемиды с завязанными глазами или сурового Рока. (19)Ум, чуткость, широкий взгляд на мир, талант и образованность вредны критику. (20)Способность к увлечениям – также. (21)И наоборот: наилучшим орудием критика в борьбе является невежество и безразличие к судьбам искусства и людей.

(22)Только при наличии этих условий критик приобретает ту великую и непобедимую свободу в борьбе с талантом, которая позволяет ему без оглядки шельмовать Достоевского, находить бездарным Льва Толстого и «Ревизора» признавать фарсом. (23)Как бы он осмелился закидать камнями «Анну Каренину» или «Братьев Карамазовых», не носи он столь твёрдого панциря, не будь он глух и слеп!

 

(По Л.Н. Андрееву*)

* Леонид Николаевич Андреев (1871-1919) – русский писатель и драматург Серебряного века русской литературы.

1 Тын – забор, частокол (обл.).

(1)Две тысячи пятьсот лет назад юноша-римлянин, патриот Муций Сцевола прославил себя и Родину незабываемым подвигом. (2)Во время вылазки из осаждённого Рима он был схвачен и приведён на допрос к самому́ царю. (3)На угрозу пытки и смерти неустрашимый юноша протянул руку над огнём пылающего жертвенника и сжёг её, не дрогнув ни одним мускулом лица. (4)Не глядя на горящую руку, он говорил царю:

— Царь, люди моей Родины не боятся войны. (5)Они не боятся страданий, лишений и смерти. (6)Мы не допустим тебя в наш город Рим. (7)Сегодня триста таких же смелых, как я, юношей поклялись умереть или убить тебя до восхода луны...

(8)Двадцать пять веков славит человечество этот подвиг. (9)В честь героя сложено бесчисленное количество гимнов. (10)О нём говорят как о замечательном примере проявления великой нравственной силы, как о примере человеческой жертвенности во имя Родины.

(11)В российской военной истории были свои ещё более яркие и сильные Муции Сцеволы, подвиги которых запечатлены в сердцах народа. (12)Много было подобных примеров, но я остановлюсь на одном, который произошёл на моём веку.

(13)В Ленинграде, на улице Красных Зорь, стоит замечательный памятник, изображающий подвиг двух матросов на эскадренном миноносце «Стерегущий». (14)При каких обстоятельствах и как был совершён этот подвиг? (15)26 февраля 1904 года два наших миноносца – «Решительный» и «Стерегущий» – недалеко от Порт-Артура встретились с отрядом японских миноносцев. (16)На стороне противника была подавляющая сила. (17)А тут ещё подоспели его крейсеры. (18)Завязался неравный бой. (19)«Решительный», отстреливаясь, ушёл в свой порт. (20)Но «Стерегущий» не мог этого сделать – на нём была повреждена машина.

(21)Окружённый противником со всех сторон и осыпаемый градом снарядов, он подвергся страшному разрушению. (22)Казалось, на нём не осталось ни одного живого места, а он всё ещё продолжал драться. (23)В результате все офицеры погибли, команда тоже почти вся была перебита. (24)Это был уже не живой корабль, а качающийся на волнах труп. (25)Неприятельский миноносец, наконец приблизившись к «Стерегущему», взял его на буксир. (26)Японцы торжествовали, что им достался такой военный трофей. (27)Но они и не подозревали, что на миноносце остались два живых матроса.

(28)Два патриота никак не могли примириться с тем, чтобы их родной корабль достался противнику. (29)Они спустились в трюм и задраили за собою горловину. (30)Там, внизу, окутанные непроглядным мраком, действуя на ощупь, они открыли кингстоны. (31)Никто не знает и никто не расскажет, что эти два человека переживали, когда вода с рёвом стала врываться во внутренние помещения миноносца.

(32)Одно только можно сказать: нужно было иметь железные нервы и непоколебимую силу воли, чтобы совершить такой выдающийся подвиг. (33)Ведь с ними не было начальства, и никто не отдавал им приказа топить корабль, жертвуя для этого своими жизнями. (34)Они действовали самостоятельно, находясь под властью лишь одной несокрушимой нравственной силы, присущей верным сынам российского народа. (35)И «Стерегущий», вырванный из рук противника, вместе с двумя неизвестными героями пошёл ко дну.

(36)А разве не похожи на юношу-римлянина и этих двух матросов наши славные герои, сражающиеся на полях Великой Отечественной войны? (37)Никогда не умолкнет слава о двадцати восьми гвардейцах из дивизии имени Панфилова, о подвиге капитана Гастелло, о доблести лётчика Супруна и потрясающей стойкости комсомолки-партизанки Тани. (38)Движимые нравственной силой, разве не умирают они с такой же непримиримой ненавистью к врагам и с великой всеобъемлющей любовью к Родине?

(39)Вот будни фронта.

(40)Баржа за баржей отходят от берега. (41)Эвакуируется ценное имущество. (42)Осталась одна баржа. (43)Ящики с тяжёлым грузом заполняли её нутро. (44)Это были грузы, необходимые для обороны. (45)Баржа казалась брошенной, но на ней был человек, моряк. (46)Он ждал – его баржа была последней на очереди. (47)Скоро должен подойти буксир.

(48)Неподалёку, почти рядом, шёл бой. (49)Моряк приготовился к защите. (50)Он приладил пулемёт, обложил себя лентами. (51)С берега спускались враги. (52)Они шли тихо – баржа влекла их, но они боялись её. (53)Когда они подошли совсем близко, застрекотал пулемёт в руках моряка. (54)Три фашиста ткнулись в землю, а остальные побежали. (55)Потом они рассыпались и, скрываясь за камнями, начали обстреливать баржу.

(56)Моряк стрелял редко, но точно. (57)После его коротких очередей всегда кто-нибудь падал. (58)Так расстрелял он ленты и взялся за пистолет-пулемёт. (59)Враги приближались, а он сыпал по ним очередь за очередью, пока не ударили его по голове (кто-то подплыл сзади, подкрался и ударил).

(60)Когда его допрашивали, он молчал. (61)Ему грозили, но он был верен себе. (62)Он предпочёл погибнуть, но не сказать ни слова. (63)Никто не знал и не узна́ет его имени.

 

(По А.С. Новикову-Прибою*)

* Алексей Силыч Новиков-Прибой (настоящее имя – Алексей Силантьевич Новиков; 1877-1944) – русский и советский писатель, публицист, посвятивший свои произведения морю и флоту.

(1)Из всех слов могучего и первородного русского языка, полногласного, кроткого и грозного, бросающего звуки взрывным водопадом, журчащего неуловимым ручейком, исполненного говоров дремучего леса, шуршащего степными ковылями, поющего ветром, что носится и мечется и уманивает сердце далеко за степь, пересветно сияющего серебряными разливами полноводных рек, втекающих в синее море, – из всех несосчитанных самоцветов этой неисчерпаемой сокровищницы, языка живого, сотворённого и, однако же, без устали творящего, больше всего я люблю слово «воля». (2)Так было в детстве, так и теперь. (3)Это слово самое дорогое и всеобъемлющее.

(4)Уже один его внешний вид пленителен. (5)Веющее «в», долгое, как зов далёкого хора, «о», ласкающее «л», в мягкости твёрдое утверждающее «я». (6)А смысл этого слова – двойной, как сокровища в старинном ларце, в котором два дна. (7)Воля есть воля-хотение, и воля есть воля-свобода. (8)В таком ларце легко устраняется разделяющая преграда двойного дна, и сокровища соединяются, взаимно обогащаясь переливаниями цветов. (9)Один смысл слова «воля», в самом простом, изначальном словоупотреблении, светит другому смыслу, в меру отягощает содержательностью и значительностью его живую существенность.

(10)Говоря «воля», русская речь имеет в виду, что и воля-свобода, и воля-хотение – два талисмана, беспредельно желанные, но неизбежно нуждающиеся в точно определённых пределах. (11)И любимая няня ласково скажет детям: «Ишь расшалились, вольница, спать пора». (12)А народ наш, кроме того, звал вольницей всех уходивших к волжскому раздолью от московской тесноты. (13)И зовёт вольницей разгулявшихся весельчаков. (14)И зовёт вольницей разбойников. (15)А ярославец, сказавши «вольный», разумеет «лешего». (16)Что же касается этого изумрудного самодура, любящего кружить прямолинейных людей, то существует народное слово, являющееся обворожительным и красноречивым противоречием: «Леший нем, но голосист».

(17)Художественное противоречие, восхищающее вкус верный и изысканный, вовсе не есть противоречие, но особенный путь души достигать красоты. (18)Когда ребёнок, захваченный глубоким чувством, лепечет своей матери: «Я люблю тебя больше всех на свете», а отец, услыхав его лепет, спросит: «А меня?» — ребёнок, не колеблясь, ответит: «И тебя больше всех на свете». (19)Эти слова покажутся противоречием лишь тому, кто тусклыми своими глазами не умеет вслушиваться в слова.

(20)Пока мы говорим и рассуждаем о воле, вокруг этого слова ткётся мгла жути. (21)Но марево исчезает сразу, когда смелый скажет: «Волей свершаются подвига», когда мудрец скажет: «Мир как воля», когда няня скажет ребёнку: «Солнышко светит, пойдём-ка на волю», когда ребёнок, радуясь весне и проникаясь мудростью, наклонной к щедрости, выпустит из клетки на волю своего любимого щеглёнка, а поздне́й, сознав эту великую радость освобождения, роднящую ребёнка с великим итальянцем, обнявшим все стихии мира, будет читать с восторгом в детской книжке западающие навсегда в память стихи:

Вчера я растворил темницу

Воздушной пленницы моей.

(22)Я рощам возвратил певицу,

Я возвратил свободу ей.

 

(23)Она исчезла, утопая

В сиянье голубого дня,

И так запела, улетая,

Как бы молилась на меня.

(24)Улетела в небо или в лес. (25)Туда, где правит леший, а леший нем, но голосист. (26)Немота – имеющая голос, молчание – говорящее, безмолвие – исполненное красноречия. (27)Наш народ так определил лес, что в этом определении есть и указание на основную тайну мира. (28)Немой мир ищет голоса и веяньем ветра, плеском волн, перекличкой птиц, жужжанием жуков, рёвом зверя, шорохом листьев, шёпотом травинок, разрывающим всё небо гимном грома даёт своей внутренней ищущей воле вырваться на волю.

¹ Речь идёт о Леонардо да Винчи – итальянском художнике (живописце, скульпторе, архитекторе), учёном (анатоме, естествоиспытателе), изобретателе, писателе, музыканте, одном из крупнейших представителей эпохи Возрождения, ярком примере «универсального человека», или, как называл его К.Д. Бальмонт, «Сверхчеловека».

² Речь идёт о стихотворении Ф.А. Туманского «Птичка».

(По К.Д. Бальмонту*)

* Константин Дмитриевич Бальмонт (1867-1942) – русский поэт-символист, переводчик, эссеист; один из виднейших представителей русской литературы Серебряного века.

(1)Несколько лет назад в Петербург приехала маленькая старушка-помещица, у которой было, по её словам, «вопиющее дело». (2)Дело это заключалось в том, что она по своей сердечной доброте и простоте, чисто из одного участия, вошла в положение одного великосветского франта и выручила его из беды, заложив для него свой домик, составлявший всё её состояние. (3)Дом был заложен за пятнадцать тысяч, которые бессовестный франт полностью взял с обязательством уплатить в самый короткий срок.

(4)Добрая старушка этому верила, да и не мудрено было верить, потому что должник принадлежал к одной из лучших фамилий, имел перед собою блестящую карьеру и получал хорошие доходы с имений и хорошее жалованье по службе. (5)Денежные затруднения, из которых благородная старушка его выручила, были последствием какого-то мимолётного увлечения или неосторожности за картами в дворянском клубе, что поправить ему было, конечно, очень легко, «лишь бы только доехать до Петербурга».

(6)Старушка знавала когда-то мать этого господина и, во имя старой приязни, помогла ему. (7)Он благополучно уехал в Питер, а затем, разумеется, началась довольно обыкновенная в подобных случаях игра в кошку и мышку. (8)Приходят сроки, старушка напоминает о себе письмами. (9)Сначала самыми мягкими, потом немножко пожёстче и, наконец, жёсткими – она бранится – намекает, что «это нечестно». (10)Но должник её был травленый зверь и всё равно ни на какие её письма не отвечал.

(11)А между тем время уходит, приближается срок закладной – и перед бедной женщиной, которая уповала дожить свой век в своём домишке, вдруг разверзается страшная перспектива холода и голода с увечной дочерью и маленькою внучкою.

(12)Старушка в отчаянии поручила свою больную и ребёнка доброй соседке, а сама собрала кое-какие крохи и полетела в Петербург «хлопотать».

(13)Хлопоты её вначале были очень успешны: адвокат ей встретился участливый и милостивый, и в суде ей решение вышло скорое и благоприятное. (14)Но как дошло дело до исполнения – тут и пошла закорюка, да такая, что и ума к ней приложить было невозможно. (15)Не то чтобы полиция или иные какие приставы должнику мирволили – говорят, что тот им самим давно надоел и что они все старушку очень жалеют и рады ей помочь, да не смеют... (16)Было у него какое-то такое могущественное родство или свойство, что нельзя было его приструнить, как всякого иного грешника.

(17)О силе и значении этих связей достоверно не знаю, да думаю, что это и не важно. (18)Не умею тоже вам рассказать в точности, что над ним надо было учинить, но знаю, что нужно было «вручить должнику с распискою» какую-то бумагу, и вот этого-то никто не мог сделать. (19)К кому старушка ни обратится, все ей в одном роде советуют:

— Ах, сударыня! (20)И охота же вам! (21)Бросьте лучше! (22)Нам очень вас жаль, да что делать, когда он никому не платит... (23)Утешьтесь тем, что не вы первая, не вы и последняя.

(24)И вопрошаемые на неё только посмотрят да отвернутся или даже предложат идти высшим жаловаться.

(25)Ходила она и к высшим. (26)Там и доступ труднее, и разговору меньше, да и отвлечённее. (27)Говорят: «Да никто не знает, где он, о нём доносят, что его нет!»

(28)И приезжает ко мне старушка в состоянии самой трогательной и острой горести. (29)Во-первых, настаёт Рождество; во-вторых, из дома пишут, что дом на сих же днях поступает в продажу; в-третьих, она встретила своего должника под руку с дамой, и погналась за ними, и даже схватила его за рукав, и взывала к содействию публики, но это повело только к тому, что её от должника с его дамою отвлекли, а привлекли к ответственности за нарушение тишины и порядка в людном месте. (30)Ужаснее же этих трёх обстоятельств было четвёртое, которое заключалось в том, что должник старушки добыл себе заграничный отпуск и не позже как завтра уезжает с роскошною дамою своего сердца за границу, где, наверное, пробудет год или два, а может быть, и совсем не вернётся, «потому что она очень богатая»...

(31)Завтра, стало быть, конец этой долгой и мучительной комедии: завтра должник, несомненно, улизнёт, и надолго, а может быть, и навсегда...

 

(По Н.С. Лескову*)

* Николай Семёнович Лесков (1831-1895) – русский писатель.

(1)Надя, голубка, ты пишешь, что тебя пугает наше счастье. (2)Боже мой! (3)И меня оно иногда пугает – так оно велико. (4)Иногда мне кажется, что это всё просто сон и что вот проснись – всё исчезнет. (5)В эти минуты мне так тяжело. (6)Одна из таких минут была, когда я получил твоё предпоследнее письмо, на которое вчера ответил. (7)Но зато, прочитав его, я более чем когда-нибудь убедился, что это не сон, что мы любим друг друга и что мы сойдёмся. (8)Без сомнений нельзя, голубка моя, и хотя очень тяжелы эти минуты, но зато они ещё рельефнее оттеняют другие минуты полного счастья и веры в будущее. (9)Последние так велики, так много дают наслажденья, что охотно прощаешь за них былые сомненья.

(10)Надя, крошка моя, мне кажется, что с каждым днём я всё больше и больше понимаю тебя, и чем больше понимаю, тем спокойнее становлюсь за наше будущее счастье. (11)С тех пор, как стала ты моей невестой, я стал совсем иным.

(12)Я всегда любил людей, немного идеально смотрел на всё и только к себе был недоверчив. (13)Последние годы я чувствовал, что во мне началá происходить перемена. (14)То же недоверие к себе, но зато стало вкрадываться недоверие и к людям. (15)Прежде я старался делать зависящее от меня добро, твёрдо уверенный, что люди ценят и понимают делаемое им, мало-помалу я продолжал делать добро, но всё более и более убеждаясь, что люди не сто́ят этого и не оценят. (16)Делал же добро потому, что зла делать не мог, и, когда бывала возможность сделать это, иногда и заслуженное ими зло, мне жаль становилось этих жалких людишек, пошлость которых и негодный эгоизм – главные причины их страданий. (17)Одним словом, я переставал верить в людей, а вместе с тем и в самогó себя, и так как мстить, делать зло – все эти качества не в моей натуре, а сознательно делать добро при таких взглядах становится бессмысленным, то и выходит, что я обрекал себя таким образом на какое-то глупое бессознательное существование человека, сознающего одно и продолжающего делать другое. (18)Пожалуй, даже бесхарактерного.

(19)Ты снова, сильнее, чем когда-нибудь, возвратила меня таким образом к жизни, потому что только сознательная жизнь есть жизнь, бессознательная же жизнь – прозябание. (20)Мало того, ты дала мне веру в себя, чего у меня прежде было мало. (21)Теперь я хочу жить для тебя, трудиться, делать добро и приносить пользу людям, любя и жалея их по-настоящему. (22)Я верю в себя – эту веру в свои способности к труду дал мне опыт, а веру в людей и в свои отношения к ним возвратила и дала мне ты. (23)Крошка ты моя золотая! (24)Будь всегда моей путеводной звёздочкой, моим счастьем, моей гордостью. (25)Вот мои пожелания тебе ко дню твоего рождения, я очень хотел бы, чтобы письмо пришло в срок.

 

(По Н.Г. Гарину-Михайловскому*)

* Николай Георгиевич Гарин-Михайловский (1852-1906) – русский писатель, инженер-строитель, путешественник.

(1)Да, это новая, совсем новая, странная порода людей, появившаяся на свет божий почти вчера, почти на наших глазах. (2)Мы, современники, перевалившие через четвёртый десяток лет, были свидетелями многих чудес. (3)При нас засияло на улицах электричество, заговорил телефон, запел фонограф и задвигались на экране оживлённые фигуры, забегали трамваи и автомобили, радиотелеграф понёс без проволоки на сотни вёрст человеческую мысль, подводные лодки осуществили дерзкую мечту Жюля Верна. (4)И вот мы уже перестали удивляться большинству открытий. (5)Щёлкая медным выключателем, мы в тот момент, когда комната озаряется ровным ярким сиянием, уже не говорим себе с радостной гордостью: «Да будет свет!» (6)И любой петроградский коммерсант, слыша голос своего доверенного, говорящего из Москвы, кощунственно восклицает: «Прошу погромче. (7)Сегодня телефон чертовски скверно работает!»

(8)Но авиация никогда не перестаёт занимать, восхищать и всегда снова удивлять свободные умы. (9)Вот они высоко в воздухе проплывают над нами с поражающим гулом, волшебные плащи Мерлина, сундуки-самолёты, летающие ковры, воздушные корабли, ручные орлы, огромные, сверкающие чешуёй драконы – самая смелая сказка человечества, многотысячелетняя его грёза, символ свободы духа и победы над тёмной тягостью земли! (10)Само небо становится ближе, точно нисходит к тебе, когда, подняв кверху голову, следишь за вольным лётом прозрачного аэроплана в голубой лазури.

(11)И лётчики, эти люди-птицы, представляются мне совсем особой разновидностью двуногих. (12)Они жили и раньше, во всех веках, среди всех народов, но, ещё бескрылые, проходили в жизни незаметно, тоскуя смутно по неведомым воздушным сферам, или в судорожных попытках умерли безвестно, осмеянные безумцы, поруганные, голодные изобретатели.

— (13)Monsieur, — сказал однажды Блерио^[1] на парижском аэродроме своему ученику, русскому авиатору, после первого совместного полёта, — с этого дня летайте самостоятельно, я сегодня же выдам вам ваш brevet^[2]. (14)Вы родились птицей.

(15)В самом деле, в них много чего-то от свободных и сильных птиц – в этих смелых, живых и гордых людях. (16)Мне кажется, что у них и сердце горячее, и кровь краснее, и лёгкие шире, чем у земных братьев. (17)Их глаза, привыкшие глядеть на солнце и сквозь метель, и в пустые глаза смерти, – широки, выпуклы, блестящи и пристальны. (18)В движениях – уверенная стремительность вперёд. (19)Часто, внимательно вглядываясь, я ловлю в лицах знакомых мне лётчиков, в рисунке их черепа, лба, носа и скул какие-то неясные, но несомненные птичьи черты. (20)Давно установлено наблюдением, что определённая профессия, наследственная в длинном ряду поколений, налагает наконец на внешний и внутренний лик человека особый характерный отпечаток. (21)Авиация слишком молода для такой специфической выработки типа. (22)Но отчего же не думать вместе с милым Блерио, что есть люди, рождённые летать? (23)Может быть, потому именно летать, что прапращур человека миллионы лет тому назад летал над землёю в неведомом нам таинственном образе?

— (24)Каждый человек, не особенно трусливый, может научиться летать и полетит, — говорил мне один офицер-инструктор, — но для очень многих существуют неодолимые пределы. (25)Я знаю некоторых лётчиков, обладающих холодной отвагой, расчётом и глазомером, притом в совершенстве владеющих аппаратом, но... только до высоты в тысячу метров. (26)Ниже этой высоты он шутя сделает мёртвую петлю, скользнёт на крыло и на хвост, спланирует с выключенным мотором, примет бестрепетно бой с вражеским аэропланом... (27)Но выше тысячи метров он беспомощен. (28)Там у него появляется не духовная, а чисто физическая боязнь высоты и пространства. (29)Это чувство для других лётчиков прямо необъяснимо, парадоксально. (30)Ведь большинство из нас испытывает это тошнотворное, расслабляющее головокружение и противную щекотку в пальцах ног лишь на небольшой высоте, например, когда высунешься из окна шестого этажа. (31)Но при подъёме это гнусное ощущение совершенно исчезает, и чем выше забираешься, тем всё легче, веселее, беспечнее и увереннее становится на душе.

 

(По А.И. Куприну*)

 

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – русский писатель, переводчик.

 

^[1] Луй Блерио – французский изобретатель, авиатор, основатель авиапредприятий; один из родоначальников мировой авиации.

^[2] Brevet – в переводе с французского означает «нотариально заверенный документ, свидетельство».

Эта заметка предназначалась для газеты, которую в 1924 году.

Союз писателей решил выпустить к 125-летию со дня рождения

А.С. Пушкина. Опубликована лишь в 1962 году.

 

(1)Сто двадцать пять лет – очень немного на весах истинного искусства. (2)За такое короткое время можно, однако, успеть повернуться спиной к собственному восторгу и поставить над вчерашним днём подлинного искусства вопросительный знак.

(3)Мы призваны, – согласились, – и я в том числе, – писать о гении. (4)Писать – значит судить. (5)Подлежит ли гений суду? (6)Возможна ли канцелярская бумага, посланная Александру Сергеевичу Пушкину с требованием немедленно пересмотреть «Бориса Годунова» и выкинуть из этой книги всё, что я не понимаю или с чем не согласен?

(7)Ответ ясен. (8)Итак, можно написать только, что дал он тебе и что ты взял от него, – и, пожалуй, ещё: сохранил ли до сего дня?

(9)Да, сохранил.

(10)Почему этот гений – не страшен? (11)Без молний и громов, без режущего глазá блеска? (12)Когда я думаю о Пушкине, немедленно и отчётливо представляется мне та Россия, которую я люблю и знаю. (13)Я знаю его с той поры, как начал читать. (14)Лет семи-восьми, в гостях, я уединился с книгой Пушкина, прочёл «Руслана и Людмилу», и у меня до сего времени, несмотря на тот бессильный читательский возраст, остаётся ясное сознание, что я очень хорошо понимал всё, что читал у Пушкина – в первый раз. (15)Путь воплощения строк в образы, а образов – в подлинную действительность был краток, мгновенен и оставил сознание не чтения, а переживания.

(16)Так было и дальше. (17)Входя в книги Пушкина, я переживал всё, что было написано в них, с простотой летнего дня и со всей сложностью человеческой души. (18)Так полно переложить в свои книги самого себя, так лукаво, с такой подкупающей улыбкой заставить книгу обернуться Александром Сергеевичем – мог только он один. (19)Я слышал, что где-то в воздухе одиноко бродит картинный вопрос: «Современен ли Пушкин?» (20)То есть: «Современна ли природа? (21)Страсть? (22)Чувства? (23)Любовь? (24)Современны ли люди вообще?» (25)Пусть ответят те, кто заведует отделом любопытных вопросов. (26)Теперь, когда «искусство» приняло форму футбольных мячей, перебрасываемых с задней мыслью, Пушкин представляется мне таким, каким он стоит на памятнике и взглядом настоящего, большого, а потому и доброго человека смотрит на русский мир, задумывая поэтическое создание с трепетом и тоской при мысли, какой гигантский труд предстоит совершить ему, потому что нужно работать, работать и работать для того, чтобы хаотическая пыль непосредственного видения слеглась в ясный и великий пейзаж.

(27)Р.S. А.С. Пушкин знал, что такое искусство.

 

(По А. Грину*)

* Александр Степанович Грин (1880-1932) – русский писатель, автор философско-психологических произведений с элементами фантастики. В числе самых известных его книг – «Бегущая по волнам» и «Алые паруса».

(1)Однажды вечером, подготовляясь к завтрашнему уроку по проклятой фортификации, Александров громко и злобно чертыхнулся:

— Нет, когда же я, чёрт побери, освоюсь с этой фортификационной путаницей, да будут прокляты и она, и полковник Колосов.

(2)Сосед его по койке, скромный, тихий, благовоспитанный Прибиль, сказал сочувственно:

— Послушайте-ка, друг Александров, не сердитесь на то, что я ввязываюсь не в своё дело. (3)Я уже давно замечаю, что у вас постоянные недоразумения с фортификацией. (4)Мне кажется, что я могу вам немножко помочь, если вы, конечно, позволите. (5)Всё дело в сущем пустяке, который можно в одну минуту удалить. (6)Вот, например, мой портсигар. (7)Предположим, что он вам очень понравился и вам хочется заказать мастеру совершенно точно такой же. (8)Что вы для этого делаете? (9)Вы прихóдите к мастеру и говорите: «Любезный мастер, сделайте мне хороший портсигар из карельской берёзы, шести дюймов в длину, четырёх в ширину и двух в толщину». (10)Не так ли? (11)Для того чтобы заказ лучше удержался в его памяти, вы можете взять листик бумаги, карандаш и линейку и начертить все размеры. (12)Ведь не придёт же вам в голову написать этот портсигар для мастера на полотне масляными красками, хотя вы и отличный художник? (13)Вы смóтрите на фортификационные чертежи как на стереометрию, а они только планиметрия.

(14)На другой же день, во время очередной репетиции, Александров дал своим сокурсникам небольшое представление.

— (15)Александров! — вызвал его своим бесцветным голосом полковник, у которого и глаза, и перо, казалось, уже готовились поставить привычную единицу, — потрудитесь начертить двойной траверс и указать все его размеры.

(16)Александров подошёл к доске, вынул из кармана тщательно очищенный по колосовской манере мелок, завёрнутый аккуратно в чистую белую бумагу, и совершенно колосовским, стеклянным голосом громко объявил:

— Двойной траверс.

(17)Он чертил замечательно скоро и уверенно. (18)Окончив чертёж и подписав все цифры, Александров со спокойной отчётливостью назвал все линии и все размеры, не произнеся ни одного лишнего слова, не сделав ни одного ненужного движения, спрятал мелок в карман и по-строевому вытянулся, глядя в холодные глаза полковника.

(19)Колосов помолчал. (20)Впервые юнкера увидели на его каменном лице что-то похожее на удивление.

— (21)Гм. (22)Теперь вы меня поставили в очень неудобное положение. (23)Поставить вам двенадцать я не могу, ибо это знак абсолютного совершенства, какого в мире не существует. (24)Одиннадцать – это самый высший балл, на который знаю фортификацию только я. (25)Поэтому не обижайтесь, что на этот раз я поставлю вам только десять. (26)Можете сесть.

(27)Это была большая победа, окрылившая Александрова. (28)После неё он сделался лучшим фортификатором во всём училище и всегда говорил, что фортификация – простейшая из военных наук.

 

(По А.И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – русский писатель, переводчик.

(1)Неоспоримо, что род человеческий совершенствуется; усовершенствование его простирается на все отрасли жизни его, духовной и телесной, умственной и физической. (2)Подтверждения и доказательства этого так очевидны, что не нужно и представлять их. (3)Самые упорные хвалители старины не могут отрицать, что настоящее поколение образованнее прошедшего, а мы, в свою очередь, должны сознаться, что потомки наши будут образованнее нас.

(4)Как всякое развитие, так и ход человеческого образования может быть ускорен и замедлен, остановлен на время, даже на некоторое время возвращён назад: так телесные силы не только остаются без приращения во время жестоких болезней, но и после того как болезнь пройдёт, человеку надобно долгое время, чтобы совершенно оправиться и войти в прежние силы. (5)Бывают также и такие благоприятные обстоятельства, что силы нашего тела развиваются, как говорят, не по дням, а по часам. (6)То же случается и с развитием умственных сил каждого человека, то же – и с ходом образования целого человечества.

(7)Как ускорение, так и замедление образования и вообще весь ход его зависят от молодого поколения; и власть его в этом случае простирается не только на настоящее, но и далеко в будущее.

(8)О настоящем нечего и говорить: молодое поколение одно в нём действует, от него зависит, чтобы время, в которое оно жило, принесло плоды для наук или осталось совершенно бесполезным; никто не может с ним ни спорить об этом, ни препятствовать ему в этом.

(9)Но власть его простирается и на будущее: это видно уже из того, что своею недеятельностью оно замедлит на всё время своего действования дальнейший ход образованности человечества.

(10)Более того, предшествовавшие поколения ему во власть предоставляют познания, ими накопленные: от него зависит, сумеет воспользоваться ими или не воспользоваться, увеличить сумму их или уменьшить, передать их последующему человечеству умноженными или расточёнными. (11)Но можно ли расточить познания? (12)Что же я делаю, как не расточаю их, когда забываю? (13)Тем более проматывают их, когда истребляют памятники образованности предшествовавших поколений.

(14)Молодое поколение есть полный наследник того богатства, которое собрано предыдущими поколениями, и так же, как наследник какого-нибудь материального имения, может по произволу умножить его или расточить.

(15)Знание – это неисчерпаемый рудник, который доставляет владетелям своим тем большие сокровища, чем глубже будет разработан. (16)Конечно, владелец его не в силах уничтожить богатства, находящиеся в его недрах, но может продолжить или прекратить его разработку и самою этою остановкою затруднить дальнейшую разработку его своим наследникам: оставленный без попечения, рудник заваливается землёю, обрушивается, заливается водою. (17)И вот он оставляет своим наследникам рудник в таком положении, что долго и много надобно трудиться, чтобы снова докопаться хотя до того места, до которого он был прежде разработан. (18)Всё это было бы легче для наследников, если бы они были богаты; но мог ли владелец, так небрегший о своём благосостоянии, уберечь сокровища, наследованные им? (19)Нет, он оставил им в наследство только жалкие остатки. (20)Итак, этот нерадивый владелец не только замедлил разработку рудника на всё время, в которое владел им, но и задержал надолго дальнейшую его разработку и для будущих поколений.

(21)А когда настоящее поколение умножит массу знаний, им наследованных, тогда, без сомнения, благодетельное влияние его деятельности распространится на всю будущность образования человечества.

(22)Таким образом, молодое поколение имеет величайшее влияние и на будущие успехи человечества на пути образования.

(23)Это совершенно подтверждается историей. (24)На сколько веков замедлила успехи образования необразованность молодых поколений во время и после разрушения Западной Римской империи? (25)Начиная с конца I века до н. э. по Рождество Христово мы видим, как их недеятельность расточала богатства знаний, полученных от предков, но особенно заметно это становится с V века. (26)Потом почти до XIV века дремал ум человеческий, но наконец проснулся и ревностно устремился к просвещению. (27)Но что же? (28)Дремота его то ли только имела следствие, что двенадцать или тринадцать веков прошло бесполезно для образования человечества? (29)Нет; уже более пяти веков с того времени род человеческий снова всеми силами стремится к образованию и всё ещё во многих отраслях его не достиг той степени, на которой стояли древние, несмотря на изобретение книгопечатания, которое придало, кажется, орлиные крылья образованию и успехам его.

(30)Вот как важно влияние молодого поколения на образование человечества. (31)И это одно уже должно побуждать нас всеми силами стремиться к просвещению, быть самим ревностными и неутомимыми деятелями на поле знания. (32)Подумаем только: ход образования целого человечества зависит от нашей деятельности.

 

(По Н.Г. Чернышевскому*)

* Николай Гаврилович Чернышевский (1828-1889) – русский писатель, публицист, литературный критик, философ-материалист, теоретик утопического социализма, революционер-демократ.

(1)Погода после мокрого снега уже дня три стояла тихая, тёплая и ясная. (2)На улицах не видно было клочка снега, грязное тесто заменилось мокрой мостовой и быстрыми ручьями. (3)С крыш уже на солнце стаивали последние капели, в палисаднике на деревьях надувались почки, на дворе была сухая дорожка к конюшне мимо замёрзлой кучи навоза, и около крыльца между камнями зеленела мшистая травка.

(4)Был тот особенный период весны, который сильнее всего действует на душу человека: яркое, на всём блестящее, но не жаркое солнце, ручьи и проталинки, пахучая свежесть в воздухе и нежно-голубое небо с длинными прозрачными тучками. (5)Не знаю почему, но мне кажется, что в большом городе ещё ощутимее и сильнее на душу влияние этого первого периода рождения весны, – меньше видишь, но больше предчувствуешь.

(6)Я стоял около окна, в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на пол моей невыносимо надоевшей классной комнаты, и решал на чёрной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение. (7)В одной руке я держал изорванную мягкую «Алгебру» Франкера, в другой – маленький кусок мела, которым испачкал уже обе руки, лицо и локти полуфрачка. (8)Николай в фартуке, с засученными рукавами, отбивал клещами замазку и отгибал гвозди окна, которое отворялось в палисадник.

(9)Его занятие и стук, который он производил, развлекали моё внимание. (10)Притом я был в весьма дурном, недовольном расположении духа. (11)Всё как-то мне не удавалось: я сделал ошибку в начале вычисления, так что надо было всё начинать сначала. (12)Мел я два раза уронил, чувствовал, что лицо и руки мои испачканы, губка где-то пропала, стук, который производил Николай, как-то больно потрясал мои нервы. (13)Мне хотелось рассердиться и поворчать; я бросил мел, «Алгебру» и стал ходить по комнате. (14)Но мне вспомнилось, что надо удерживаться от всего дурного; и вдруг я пришёл в какое-то особенное, кроткое состояние духа и подошёл к Николаю.

— (15)Позволь, я тебе помогу, Николай, — сказал я, стараясь дать своему голосу самое кроткое выражение; и мысль, что я поступаю хорошо, подавив свою досаду и помогая ему, ещё более усилила во мне это кроткое настроение духа.

(16)Замазка была отбита, гвозди отогнуты, рама подалась набок и вышла.

— (17)Куда отнести её? — спросил я.

— (18)Позвольте, я сам управлюсь, — отвечал Николай, видимо, удивлённый и, кажется, недовольный моим усердием, — надо не спутать, а то там, в чулане, они у меня по номерам.

— (19)Я замечу её, — сказал я, поднимая раму.

(20)Мне кажется, что, если бы чулан был версты за две и рама весила бы вдвое больше, я был бы очень доволен. (21)Когда я вернулся в комнату, Николай крылышком сметал песок и сонных мух в растворённое окно. (22)Свежий пахучий воздух уже проник в комнату и наполнял её. (23)Из окна слышался городской шум и чиликанье воробьёв в палисаднике.

(24)Все предметы были освещены ярко, комната повеселела, лёгкий весенний ветерок шевелил листы моей «Алгебры» и волосы на голове Николая. (25)Я подошёл к окну, сел на него, перегнулся в палисадник и задумался.

(26)Какое-то новое для меня, чрезвычайно сильное и приятное чувство вдруг проникло мне в душу. (27)Мокрая земля, по которой кое-где выбивали ярко-зелёные иглы травы с жёлтыми стебельками, блестящие на солнце ручьи, по которым вились кусочки земли и щепки, закрасневшиеся прутья сирени с вспухлыми почками, качавшимися под самым окошком, хлопотливое чиликанье птичек, копошившихся в этом кусте, мокрый от таявшего на нём снега черноватый забор, а главное – этот пахучий сырой воздух и радостное солнце говорили мне ясно о чём-то новом и прекрасном, что я не могу передать так, как воспринимал это.

(28)Всё мне говорило про красоту, счастье и добродетель, говорило, что как то, так и другое легко и возможно для меня, что одно не может быть без другого и даже что красота, счастье и добродетель – одно и то же.

(29)Случалось ли вам летом лечь спать днём в пасмурную дождливую погоду и, проснувшись на закате солнца, открыть глаза и в расширяющемся четырёхугольнике окна, из-под полотняной шторы, которая, надувшись, бьётся прутом о подоконник, увидать мокрую от дождя, тенистую, лиловатую сторону липовой аллеи и сырую садовую дорожку, освещённую яркими косыми лучами, услыхать вдруг весёлую жизнь птиц в саду и увидать насекомых, которые вьются в отверстии окна, просвечивая на солнце, почувствовать запах последождевого воздуха и торопливо вскочить, чтобы идти в сад порадоваться жизни? (30)Если случалось, то вот образчик того сильного чувства, которое я испытывал в это время.

 

(По Л.Н. Толстому*)

* Лев Николаевич Толстой (1828-1910) – русский писатель и мыслитель, один из величайших писателей-романистов мира.

(1)Саша сидела во дворе и готовилась к выпускным экзаменам: она учила физику. (2)Много раз вместе со своими одноклассниками Саша обсуждала проклятый вопрос: могут ли дружить мальчик с девочкой? (3)Почти все говорили:

— Да, могут.

(4)Ну хорошо, дружба возможна. (5)А возможна ли любовь? (6)А что такое любовь? (7)А бывает любовь с первого взгляда? (8)Судя по «Евгению Онегину», бывает. (9)Но ведь Писарев подвергал сомнению чувство Татьяны и смеялся над ним?

(10)Нет, Саша считала, что любви с первого взгляда быть не может. (11)Потому что для любви нужны:

а) взаимное уважение;

б) общность взглядов.

(12)А для этого, в свою очередь, нужно знать друг друга, иначе как поймёшь, общие ли у тебя взгляды?

...(13)И вот на учебник физики упал букетик ландышей. (14)3а решёткой двора стоял молодой лётчик. (15)Он смотрел на Сашу. (16)Потом он поднял руку и стянул с головы пилотку, тёмные волосы рассыпались и упали на лоб. (17)Из-под тёмных бровей смотрели глаза – коричневые, большие и тёплые. (18)Стояла ранняя весна, но лицо было обветренное, загорелое, и особенно белыми казались зубы, в мгновенной улыбке осветившие лицо.

(19)Было странно, что он был в военной форме, – перед Сашей стоял юноша, почти её ровесник. (20)Рукава гимнастёрки были чуть коротковаты, и большие сильные руки как будто выросли из них.

(21)Она подошла к решётке, из-за решётки обдал её всё тот же коричнево-ясный, светлый взгляд. (22)Губы были твёрдого, чистого рисунка, а ресницы длинные, как у девушки.

— (23)Как вас зовут? — спросила Саша.

— (24)Андрей. (25)А вас?

— (26)Заходите к нам, — сказала она вместо ответа. (27)Она и вправду могла произнести так: этот двор принадлежал ей – и двор, и скамейка, и каштан.

(28)Он сел на скамейку, и оба разом замолчали. (29)Стало неловко. (30)Оба почувствовали это и почему-то засмеялись. (31)И Саша поняла, что общность взглядов у них полная. (32)И ещё Саша поняла, что любовь с первого взгляда бывает.

(33)Что долго рассказывать? (34)Экзамены прошли вверх ногами. (35)Саша сдавала их, но она больше ничего не учила – ни биологию, ни историю, ни алгебру.

(36)Она никогда не думала, что можно так бездумно и легко дойти пешком от Серебряного переулка до Воробьёвых гор. (37)Они шли и молчали. (38)Иногда, поднимая голову, она видела рядом смуглый мальчишеский профиль, твёрдый подбородок, как будто давным-давно знакомую твёрдую линию губ. (39)И она спрашивала себя: как я жила прежде? (40)Как будто можно называть жизнью завтрак, обед, школу, учебники.

(41)Они шли рядом, но он не брал её под руку. (42)И она отстранилась, когда случайно, при переходе через улицу, её плечо коснулось его руки.

(43)И вот были сумерки, над головой шелестели деревья Нескучного сада, а под ногами шуршал песок дорожек. (44)Его рука чуть приподнялась и опустилась. (45)Затаившись, испуганная Саша ждала. (46)И опять поднялась рука, рождая страх и надежду, робко, нежно коснулась Сашиной руки и, осмелев или, может, отчаявшись, крепко сжала Сашины пальцы.

(47)Так вот чего она ждала! (48)Так вот что ей было надо! (49)И будто услышав, Андрей уже не отпускал её руки. (50)Они шли, как двое детей, по дорожкам сада, держась за руки, не глядя друг на друга, по новой, только что открывшейся им стране. (51)И вдруг, как гром среди ясного неба, раздался свисток. (52)Перед ними стоял милиционер. (53)Он глядел сурово, и голос его звучал холодно, когда он сказал:

— Попрошу освободить территорию, парк закрывается!

(54)Снова они попали в шум улицы, в сутолоку машин, в толпу. (55)Но их страна была обитаема, они были не одни. (56)Саша вдруг поняла: в этом большом городе, где шла, не останавливаясь, своя, деловая жизнь, было много влюблённых. (57)Они стояли в подъездах, сидели на скамейках бульваров, шли по улицам, взявшись за руки. (58)Их толкали, им говорили: «Да посторонитесь, загородили дверь!» (59)На них оглядывались. (60)Но они ничего не замечали, ничего не видели. (61)Похоже было, что страну влюблённых окружала невидимая высокая стена и над ними были не властны ни милиционер, ни дворник, ни прохожий, ни чужая насмешливая улыбка, ни машины, которые так и норовили сбить их с ног.

 

(По Ф.А. Вигдоровой*)

* Фрида Абрамовна Вигдорова (1915-1965) – советская писательница, журналист.

(1)Удивительная работа – воспоминания. (2)Мы вспоминаем нечто по совершенно неизвестной нам причине. (3)Скажите себе: «Вот сейчас я вспомню что-нибудь из детства». (4)Закройте глаза и скажите это. (5)Вспомнится нечто совершенно непредвиденное вами. (6)Участие воли здесь исключено. (7)Картина зажигается, включённая какими-то инженерами позади вашего сознания...

(8)Когда я начал учиться в гимназии, мне было лет одиннадцать. (9)Всего одиннадцать лет отделяли меня от моего несуществования в мире, и уже я был в форменной фуражке, в тужурке^[1], в кожаном поясе с металлической бляхой посередине живота. (10)Уже я стоял перед географической картой двух полушарий, смотрел на лиловые многоугольники колоний, на раковину Мадагаскара, читал и понимал слово «Великобритания»... (11)Уже я писал готические немецкие буквы, уже думал о героях истории, которые были до меня – до моих одиннадцати лет. (12)Как я воспринимал то обстоятельство, что я живу ещё немного, начал жить ещё совсем недавно? (13)Я этого обстоятельства вообще не воспринимал. (14)Скорее, другие мне говорили, что я маленький. (15)Сам я этого не чувствовал, об этом не размышлял. (16)Я не думал о том, что можно быть каким-нибудь другим, кроме того, кем я был. (17)Если мне хотелось быть взрослым, то я думал не о физических изменениях, а только о тех возможностях, которые даны взрослому: не готовить уроки, есть сколько хочешь пирожных. (18)Я был человек, просто человек, не зная о себе, что я маленький, что только недавно явился в мир, что расту, узнаю́, постигаю и тому подобное. (19)Именно – я был просто человек...

(20)Я думал, что после окончания гимназии я куплю велосипед и совершу на нём поездку по Европе. (21)Первая война ещё не начиналась, ещё всё было очень старинно: солдаты в чёрных мундирах с красными погонами, зверинец на Куликовом поле с одним львом, говорящая голова в зеркальном ящике в балагане. (22)Ещё бывала первая любовь, когда девочка смотрела на тебя с балкона, и ты думал, не уродлив ли ты. (23)Ещё отец девочки, моряк в парадном мундире, гремя палашом^[2], шёл тебе навстречу и отвечал тебе на поклон, отчего ты бежал во весь дух, обезумевший от счастья. (24)Ещё продавали из-за зелёного прилавка квас по две копейки за стакан, и ты возвращался после игры в футбол, неся в ушах звон мяча.

(25)Я не купил велосипеда и не совершил путешествия по Европе. (26)Горел Верден, Реймский собор, в котором в своё время бракосочеталась с французским королём дочь Ярослава Мудрого. (27)Появились первые танки, и впервые аэропланы стали сбрасывать бомбы. (28)Однако в музеях по-прежнему висели необыкновенные картины, прекрасные, как деревья на закате. (29)Во сне я иногда вижу своё пребывание в Европе, которого никогда не было. (30)Чаще всего мне снится Краков в виде стены, идущей кверху вдоль дороги, – старой стены, с которой свисают растения, стучащие по ней ветками и шелестящие цветами...

(31)Я ещё люблю вспоминать. (32)Я мало что знаю о жизни. (33)Мне больше всего нравится, что в ней есть звери, большие и маленькие, что в ней есть звёзды, выпукло и сверкающе смотрящие на меня с ясного неба, что в ней есть деревья, прекрасные, как картины, и ещё многое и многое...

(34)Какая чудесная вещь – свобода воспоминаний! (35)Какая прелесть в том, что они появляются, как им угодно, и никак мы не можем заставить себя вспомнить именно это, а не другое. (36)Разумеется, есть точная закономерность этого возникновения, но – увы – мы её никогда не поймём.

 

(По Ю.К. Олеше*)

 

* Юрий Карлович Олеша (1899-1960) – русский советский писатель, поэт, драматург, журналист, киносценарист.

 

^[1] Тужу́рка – двубортная домашняя или форменная куртка.

^[2] Пала́ш – рубящее и колющее ручное оружие с длинным прямым клинком.

(1)Последнее время замечается новое оживление в изучении Пушкина. (2)Появился ряд очень интересных, частью весьма ценных работ о Пушкине, его биографии, его творчестве, его рукописях. (3)Таково издание «Атенея», под заглавием «Неизданный Пушкин», где впервые опубликованы пушкинские рукописи, хранящиеся в Париже, в «Онегинском музее»; таково новое издание «Гавриилиады», тщательно проредактированное по всем известным спискам поэмы Б.В. Томашевским; таковы материалы, собранные А.С. Поляковым «О смерти Пушкина»; таковы работы М. Гофмана – «Пропущенные строфы “Евгения Онегина”», «Посмертные произведения Пушкина» и «Пушкин, вступительная глава науки о Пушкине»; таковы и ещё несколько менее значительных книжек.

(4)В наши дни никто более не сомневается, что Пушкин – величайший из наших поэтов, что его влияние на русскую литературу было и остаётся огромным, что поэтому историко-литературное изучение Пушкина необходимо и плодотворно. (5)Но в новейших работах о Пушкине, не только перечисленных выше, но всех вообще появлявшихся за последние два десятилетия, сказывается одно определённое направление: исследователи, отказываясь временно от обобщающих выводов, заняты преимущественно мелочами, деталями, огромное, подавляющее место оставляя изучению рукописей Пушкина. (6)В печати постепенно воспроизводятся все черновики Пушкина, причём исследователи стараются прочесть буквально каждое слово, написанное Пушкиным, хотя бы и зачёркнутое им.

(7)Читатель-неспециалист, естественно, может задать вопрос: да нужны ли все эти мелочи? (8)Пусть они полезны, даже необходимы редакторам и издателям сочинений Пушкина для установления правильного текста его произведений или немногим пушкинистам, изучающим поэтическую и стихотворную технику поэта. (9)Пусть для этих специалистов существуют и специальные издания в ограниченном числе экземпляров, точно воспроизводящие рукопись Пушкина, предпочтительнее всего – фотомеханически. (10)Но стоит ли читателям более широкого круга, которых интересует поэзия, а не техника писательского дела и не вопрос «критики текста», вникать в те издания, вся сущность которых состоит в перепечатке пушкинских черновиков (а таково, повторяем, большинство из новых работ по Пушкину)?

(11)Можно на эти вопросы отвечать общими словами, что Пушкин – великий поэт, что «каждая его строка драгоценна» и т. д. (12)Но такой ответ вряд ли будет убедителен. (13)Неужели тем же методом дóлжно изучать всех вообще «великих» и даже просто значительных, выдающихся писателей, полностью воспроизводя в печати все их черновые рукописи, сравнивая все их сохранившиеся «варианты», в том числе зачёркнутые, уничтоженные самим автором (подобные попытки уже делаются, притом иногда именно по отношению к писателю определённо «средней величины»)? (14)Ведь для этого потребуются целые армии исследователей, а читатели окажутся перед целым океаном печатной бумаги, в котором потонут сами произведения писателей. (15)Отброшенные редакцией варианты, разночтения и всё подобное заслонят сам текст.

(16)По счастью, дело обстоит не так страшно. (17)Во-первых, лишь у немногих поэтов найдётся такое количество черновых рукописей, как у Пушкина. (18)Во-вторых, по нашему глубокому убеждению, не все черновые рукописи, вернее – рукописи не всех поэтов, заслуживают того, чтобы их изучать. (19)Пушкин и среди великих поэтов составляет исключение.

(20)Есть два метода творческой работы писателя. (21)Некоторые сначала долго обдумывают будущее произведение, пишут его, так сказать «в голове», переделывая, поправляя мысленно, может быть, десятки раз каждое выражение; на бумаге они записывают только уже готовые строки, которые впоследствии, конечно, могут быть ещё раз изменены. (22)Так писал, например, Лермонтов. (23)Другие, и таких меньшинство, берутся за перо при первом проблеске поэтической мысли; они творят «на бумаге», отмечая, записывая каждый поворот, каждый изгиб своей творческой мысли, весь процесс создания запечатлевается у таких писателей в рукописи; рукопись отражает не только техническую работу над стилем, но и всю психологию поэта в моменты творчества. (24)Так писал Пушкин.

(25)Понятно после этого, какой огромный интерес – и не только для специалистов-пушкиноведов – представляют рукописи Пушкина; по ним мы знакомимся с работой гениального ума: читая их, мы как бы становимся причастны интимнейшим мыслям великого поэта. (26)По рукописям Пушкина мы можем следить, как постепенно вырастали в нём те образы, которые поражают, пленяют нас в его произведениях, а попутно видим бесконечное богатство других образов и мыслей, которым не суждено было воплотиться в законченном поэтическом создании. (27)Мы как бы присутствуем в лаборатории гения, который при нас совершает чудо превращения неясного контура в совершенную художественную картину, тёмного намёка – в глубокую, блистающую мысль.

(28)Вот почему мы думаем, что и читатель-неспециалист, «рядовой» читатель, должен не пренебрегать новыми работами о Пушкине. (29)Мы решаемся рекомендовать читателям и «Неизданного Пушкина», и «Пропущенные строфы “Евгения Онегина”», и «Посмертные стихотворения Пушкина». (30)Вдумчивое чтение этих книг покажет, что значение их больше, чем, может быть, думали сами их составители.

 

(По В.Я. Брюсову*)

* Валерий Яковлевич Брюсов (1873-1924) – русский писатель, поэт, переводчик, критик; основоположник русского символизма.

(1)Для всякого убеждённого и желающего убеждать писателя (а именно только такого я имею в виду) вопрос о том, есть ли у него читатель, где он и как к нему отно́сится, есть вопрос далеко не праздный.

(2)Читатель представляет собой тот устой, на котором всецело зиждется деятельность писателя; он единственный объект, ради которого горит писательская мысль. (3)Убеждённость писателя питается исключительно уверенностью в восприимчивости читателей, и там, где этого условия не существует, литературная деятельность представляет собой не что иное, как беспредельное поле, поросшее волчецом, среди которого бесцельно раздаётся голос, вопиющий в пустыне.

(4)Доказывать эту истину нет ни малейшей надобности; она стои́т столь же твёрдо, как и та, которая гласит, что для человеческого питания потребен хлеб, а не камень. (5)Даже несомненнейшие литературные шуты – и те чувствуют себя неловко, утрачивают бойкость пера, ежели видят, что читатель не помирает со смеху от их кривляний. (6)Даже тут, в этой клоаке человеческой мысли, чувствуется потребность поддержки со стороны читателя. (7)И не только ради построчной мзды, но и ради того эмоционального возбуждения, при отсутствии которого самое скоморошество делается вялым, бесцветным и назойливым.

(8)Ежели в стране уже образовалась восприимчивая читательская среда, способная не только прислушиваться к трепетаниям человеческой мысли, но и свободно выражать свою восприимчивость, – писатель чувствует себя бодрым и сильным. (9)Но он глубоко несчастлив там, где масса читателей представляет собой бродячее человеческое стадо, мятущееся под игом давлений внешнего свойства. (10)Даже при уверенности, что в этой массе немало найдётся сердец, несущихся навстречу писателю, это только усугубляет скорбь последнего. (11)Он вдвое несчастлив: и за себя, и за те преданные сердца, которым горение их ничего не может дать, кроме сознания тёмного и безвыходного порабощения.

(12)Поэт, в справедливом сознании светозарности совершаемого им подвига мысли, имел полное право воскликнуть, что он глаголом жжёт сердца людей; но при данных условиях слова́ эти были только отвлечённой истиной, близкой к самообольщению. (13)Когда окрест царит глубокая ночь, – та ночь, которую никакой свет не в силах объять, тогда не может быть места для торжества живого слова. (14)Сердца́ горят, но огонь их не проницает сквозь густоту мрака; сердца́ бьются, но биение их не слышно сквозь толщу желез. (15)До тех пор пока не установилось прямого общения между читателем и писателем, последний не может считать себя исполнившим своё призвание. (16)Могучий – он бессилен; властитель дум – он раб бездумных бормотаний случайных добровольцев.

(17)Звуча наудачу, речь писателя превращается в назойливое сотрясание воздуха. (18)Слово утрачивает ясность, внутреннее содержание мысли ограничивается и суживается. (19)Только один вопрос стои́т вполне определённо: к чему растрачивается пламя души?

(20)Повторяю: несчастие в этом случае так глубоко, что никогда не остаётся бесследным. (21)Я не говорю о себе лично, но думается, что всякий убеждённый писатель, который испытал на себе влияние такой изолированности, знает, о чём я пишу. (22)Всякий, кто встречался и с ненавистью, и с бесчестными передержками, и с равнодушием, и с насмешкой, мечтал о том, чтобы ему улыбнулось прямое, осязательное сочувствие. (23)Последнее так далеко порой теряется в читательской массе, что лишь предположительно может ободрить писателя. (24)Зато минуты подобного ободрения самые дорогие в жизни.

³ Волче́ц – название некоторых сорных и лекарственных растений семейства сложноцветных (преимущественно колючих).

 

(По М.Е. Салтыкову-Щедрину*)

* Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (настоящая фамилия – Салтыков, псевдоним – Николай Щедрин; 1826-1889) – русский писатель и журналист, государственный деятель.

(1)За дверью тревожно залаяла собака. (2)Инженер Ананьев, его помощник студент фон Штенберг и я вышли из барака посмотреть, на кого она лает.

(3)Ночь была августовская, звёздная, но тёмная. (4)Мы взобрались на насыпь и с её высоты взглянули на землю. (5)В саже́нях пятидесяти от нас мигал тусклый огонёк. (6)За ним светился другой огонь, за этим третий, и длинный ряд таких огней тянулся по линии до самого горизонта. (7)Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью.

— (8)Экая благодать, господи! — вздохнул Ананьев. — (9)Столько простора и красоты, что хоть отбавляй! (10)А какова насыпь-то! (11)Это, батенька, не насыпь, а целый Монблан!

(12)Восхищаясь огнями и насыпью, инженер похлопал по плечу студента фон Штенберга и продолжал в шутливом тоне:

— Что, Михайло Михайлыч, призадумались? (13)Небось, приятно поглядеть на дела рук своих? (14)В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! (15)И как всё это хорошо, ей-богу! (16)Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и – закипит машина!

(17)Студент после долгого молчания обернулся ко мне и сказал тихо:

— Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? (18)Они вызывают во мне представление о чём-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад. (19)Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. (20)Так и с нами будет. (21)Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжёлого труда, не останется и пыли.

— (22)А вы эти мысли бросьте... — сказал инженер серьёзно и наставительно.

— (23)Почему?

— (24)А потому... (25)Такими мыслями следует оканчивать жизнь, а не начинать. (26)Вы ещё слишком молоды для них.

— (27)Почему же? — повторил студент.

— (28)Все эти мысли, душа моя, хороши и естественны в старости, когда они являются продуктом долгой внутренней работы, выстраданы и в самом деле составляют умственное богатство; для молодого же мозга, который едва только начинает самостоятельную жизнь, они просто несчастие! (29)Всей душой ненавижу эти мысли! (30)Я сам был болен ими в юности, и эти мысли не принесли мне ничего, кроме зла. (31)Это так понятно! (32)Мысли о ничтожестве и бренности видимого мира, соломоновская «суета сует» составляли и составляют до сих пор высшую и конечную ступень в области человеческого мышления. (33)Дошёл мыслитель до этой ступени и – стоп машина! (34)Дальше идти некуда. (35)Этим завершается деятельность нормального мозга. (36)Наше же несчастие в том, что мы начинаем мыслить именно с этого конца. (37)Мы, едва только мозг начинает самостоятельную работу, взбираемся на самую высшую, конечную ступень и знать не хотим тех ступеней, которые пониже.

— (38)Чем же это худо? — спросил студент.

— (39)Да поймите же, что это ненормально! — крикнул Ананьев, поглядев на него почти со злобой. — (40)Если мы нашли способ взбираться на верхнюю ступень без помощи нижних, то уж вся длинная лестница, то есть вся жизнь с её красками, звуками и мыслями, теряет для нас всякий смысл. (41)Положим, что сию вот минуту вы садитесь читать какого-нибудь Дарвина или Шекспира. (42)Едва прочли вы одну страницу, как отрава начинает уж сказываться: и ваша длинная жизнь, и Шекспир, и Дарвин представляются вам вздором, нелепостью, потому что вы знаете, что вы умрёте, что Шекспир и Дарвин тоже умерли, что их мысли не спасли ни их самих, ни земли, ни вас, и что если жизнь лишена смысла, то все эти знания, поэзия и высокие мысли являются только ненужной забавой. (43)И вы прекращаете чтение на второй же странице.

(44)Строим мы с вами железную дорогу. (45)К чему, спрашивается, нам ломать головы, изобретать, жалеть рабочих, красть или не красть, если мы знаем, что эта дорога через две тысячи лет обратится в пыль? (46)И так далее, и так далее... (47)Согласитесь, что при таком несчастном способе мышления невозможен никакой прогресс, ни науки, ни искусства, ни само мышление. (48)Нам кажется, что мы умнее толпы и Шекспира, в сущности же наша мыслительская работа сводится на нет, так как спускаться на нижние ступени у нас нет охоты, а выше идти некуда, так и стоит наш мозг на точке замерзания – ни тпру ни ну... (49)Я находился под гнётом этих мыслей около шести лет и за всё это время не прочёл ни одной путёвой книги, не стал умнее ни на грош и ни на одну букву не обогатил своего нравственного кодекса. (50)Разве это не несчастье? (51)Мало того, что мы сами отравлены, но мы ещё вносим отраву в жизнь окружающих нас. (52)Добро бы, мы со своим пессимизмом отказывались от жизни, уходили бы в пещеры или спешили умереть, а то ведь мы, покорные общему закону, живём, чувствуем, любим женщин, воспитываем детей, строим дороги!

— (53)От наших мыслей никому ни тепло ни холодно... — сказал студент нехотя.

— (54)Нет, уж это вы оставьте! (55)Вы ещё не нюхали как следует жизни, а вот как поживёте с моё, батенька, так и узнаете кузькину мать! (56)Наше мышление не так невинно, как вы думаете. (57)В практической жизни, в столкновениях с людьми оно ведёт только к ужасам и глупостям. (58)Мне приходилось переживать такие положения, каких я врагу не пожелаю.

 

(По А. П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург, публицист, врач, общественный деятель в сфере благотворительности.

(1)На фронтах день и ночь, не переставая, идут ожесточённые бои. (2)Сталь и железо, выкованные на всех заводах Европы, разрушительным ливнем обрушиваются на наши города и сёла. (3)Но ничто уже не может помочь врагу. (4)Он отступает. (5)Горы трупов его солдат устилают наши степи, леса и поля. (6)И эти горы вырастают с каждым шагом, с каждым метром земли, на которую вступала нога неприятеля. (7)Враг рвался к победе, но она даётся только тем, у кого чистые помыслы и горячее сердце. (8)Она в сердце нашего бойца, отстаивающего честь, свободу и мирный труд Родины. (9)Как сказочная царевна, она хранится там за семью замками, ключи от которых в руках доброй волшебницы. (10)Люди называют её правдой. (11)Эта правда неотделима от любви к матери, любви к своему детству и детству своих детей, неотделима от любви к свободе, к родной земле и ко всем людям Родины. (12)Врагу не найти ключа к ней, несмотря на все его хитрости и жестокости. (13)Во все годы великих испытаний победа всегда была в сердце нашего бойца. (14)Он хранил её там от времён Батыя и донёс до Куликова поля. (15)Он нёс её, уходя по улицам пылающей в пожарах Москвы, и донёс до Парижа. (16)И сейчас от берегов Волги он донесёт её до Атлантики, опрокинув и уничтожив вражеские полчища...

(17)Наш боец не единица – это миллионы сердец вооружённого народа, пронизанных одной любовью, одним стремлением – и одной ненавистью. (18)Он – огромное слагаемое из единиц, каждая из которых молния, несущая смерть во имя любви и правды. (19)Молния, исходящая из этого сердца, страшна для врага.

(20)Под Воронежем наш боец-разведчик товарищ Кичкин обнаружил линию вражеской связи и смело пошёл по этой линии, которая привела его к штабной палатке противника. (21)Недолго думая он молниеносно забросал её гранатами и уничтожил всех находившихся там офицеров. (22)С важными штабными документами врага он благополучно вернулся в свою часть.

(23)На одном из участков Волховского фронта шёл бой. (24)Из дзота, расположенного впереди наших наступавших бойцов, гитлеровцы вели отчаянный пулемётный обстрел. (25)Огонь мешал нашему наступлению, – дзот этот надо было уничтожить. (26)И это сделал красноармеец Чечётка. (27)С ловкостью кошки, подстерегающей добычу, используя каждую складку местности, он пополз к боевой точке противника. (28)Улучив минуту, он тщательно прицелился и выстрелил в амбразуру. (29)Пуля сразила фашистского пулемётчика. (30)Пулемёт умолк. (31)Стремительным броском герой бросился к пулемёту и смело выдернул его из амбразуры. (32)Потом он повернул его и стал поливать градом пуль растерявшихся фашистов. (33)Дзот был взят отважным воином, а все гитлеровцы уничтожены. (34)Путь нашему наступлению был открыт.

(35)В Великой Отечественной войне наши женщины не отстают от своих отцов, мужей и братьев. (36)Представляя собою часть вооружённого народа, они вложили свои сердца в общую сокровищницу борьбы и горят общей ненавистью и стремлением к победе.

(37)Автоматчик-доброволец Нина Королёва заметила гитлеровский пулемёт, преграждавший дорогу нашим бойцам. (38)С осторожностью испытанного воина девушка-героиня подобралась к позиции вражеских пулемётчиков и расстреляла их из автомата. (39)Так же, как и товарищ Чечётка, она повернула захваченный пулемёт в сторону противника и открыла огонь. (40)Под прикрытием её огня вражеские окопы были взяты...

(41)Я привёл только три случая из многих тысяч героических подвигов наших воинов, но и этого достаточно, чтобы понять и оценить всю силу, весь огонь сердца нашего бойца. (42)Ни чудовищная техника, ни жестокость фашистов не вырвут у него победы. (43)Он хранит её в своём сердце и, защищая с мужеством льва, будет хранить до последнего вздоха. (44)И победа увенчает его своей лучезарной славой.

⁴ ДЗОТ (дзот) – укреплённая оборонительная огневая точка (сокращение по начальным буквам: дерево-земляная огневая точка).

 

(По А. С. Новикову-Прибою*)

* Алексей Силыч Новиков-Прибой (настоящее имя – Алексей Силантьевич Новиков; 1877-1944) – русский и советский писатель, публицист, посвятивший свои произведения морю и флоту.