09 Цыбулько-2023

(1)Зенитный пулемётчик Тихон Рябцов был родом из-под Пскова. (2)Деревня его была занята немцами, мать умерла, и потому Тихону, когда ему ампутировали раздробленную в бою правую руку, некуда было податься.

(3)Тихон долго лежал в госпитале на Каменном острове в Ленинграде. (4)По ночам он постоянно просыпался, осторожно отгибал край тяжёлой занавеси, смотрел в сад на снежную бледную ночь и слушал, как, будто молотом по железной палубе, начинали бить зенитки. (5)Тогда Тихон задёргивал занавеску и вздыхал:

— Бьются ребята, а я… валяюсь тут, как боров, как бегемот.

(6)Рана долго не заживала. (7)Тихона увезли в Вологду, из Вологды переправили в город Бийск, в самую глухую Сибирь.

(8)Летом в Бийске Тихон выписался из госпиталя и нанялся служить сторожем в Белокуриху – небольшой курорт в предгорьях Алтая. (9)Жил Тихон в низкой избе, прижатой горами к самой речушке. (10)Безымянка лила прозрачные водопады, бормотала в камнях, – должно быть, сердилась на тесноту, – и над ней низко нависали кусты ежевики, дикой малины и облепихи.

(11)А потом раскинулась осень. (12)Никогда ещё Тихон не видел такой осени: ни ветерка, ни облака на прозрачном небе. (13)Леса горели на свету, будто их выковали из золота хитрые сибирские кузнецы, выковали каждый листок, каждый малый стебелёк. (14)Свистели со всех сторон бурундуки, роса до полудня не высыхала на бруснике, на мшистых валунах, и цвёл на этих камнях такой красный цветок, будто горели среди мха маленькие костры. (15)К концу сентября трава на запре уже хрустела от инея, и Тихон начал готовить на зиму дрова. (16)Пилить их и колоть одной рукой было очень трудно. (17)Тихон мучился, уставал, а однажды швырнул в сердцах топор и чуть не заплакал. (18)Пропади пропадом эти дрова!

(19)Топор загремел по камням, и тут же в кустах, за плотиной что-то зашуршало, посыпался щебень. «(20)Неужто зверь?» – подумал Тихон. 

(21)На следующее утро выше по реке начал глухо тяпать топор. (22)А может быть, это был не топор, а попросту дятел долбил дерево. (23)А днём речушка начала приносить к плотине мелко наколотые берёзовые дрова. (24)Тихон вылавливал их, складывал на берегу, а речушка всё несла новые поленья, и не было им конца-краю. (25)Откуда только Безымянка вымывала эти дрова?

(26)К вечеру дрова перестали плыть, а наутро снова поплыли. (27)И всё стучал друг-дятел на далекой сосне. (28)Тихон собирал дрова, улыбался.

(29)На второй день к вечеру за плотиной опять что-то зашуршало. (30)Тихон пригнулся, схоронился в кустах и увидел двух мальчиков. (31)Они пробирались через чащу, вниз по реке, несли топор и пилу.

— (32)Стой! — негромко крикнул Тихон и поднялся из-за кустов.

(33)Мальчики остановились, уронили пилу. (34)Тихон подошёл к ним, и тогда всё разъяснилось.

(35)Мальчики рассказали, что до войны они жили под Ленинградом, в большом пионерском лагере. (36)Началась война, и всех пионеров из этого лагеря, у кого не было родителей, увезли на Волгу, а оттуда в Белокуриху.

(37)И вот они ходили на речушку удить рыбу и несколько дней подглядывали за Тихоном, видели, как он бился с дровами, и надумали ему помочь. (38)Вверху на реке они нашли старые дрова и начали их мелко колоть и сплавлять к Тихоновой избе.

(39)Тихон проводил мальчиков до мостика и всё расспрашивал, как же это они остались без родителей. (40)И узнал, что один из них был испанец и звали его Мигуэль. (41)Тихон покачал головой: до чего война переворошила людей! (42)И тут же назвал мальчика Митей.

(43)С этого дня и началась у них дружба. (44)Митя всё чаще приходил к Тихону, приносил хлеб, собирал вместе с Тихоном и сушил калину.

(45)Пришла зима, завалила ущелье снегом по самые уши. (46)Зимой мальчик приходил реже. (47)Один только раз он пробыл в избе у Тихона два дня, когда сорвался буран и горы ревели, как тысяча самолётов.

— (48)Пройдёт война, Митя, и будет на земле много шуму и радости. (49)И мы с тобой заживём! (50)Двинем домой, в Ленинград. (51)Будешь ты студентом Ленинградского университета, а я при тебе буду существовать как сиволапый папаша. (52)Только ты меня не стыдись.

(53)В самом начале весны Мигуэль сказал Тихону, что через две недели их лагерь уезжает под Москву. (54)Тихон промолчал, но назавтра побрился, надел бушлат, бескозырку и пошёл в Белокуриху к начальнику пионерского лагеря. (55)Краснея до дурноты, Тихон объяснил, что так как Мигуэль – сирота, то он, Тихон, хотел бы усыновить мальчика.

— (56)Нет, — сказал улыбаясь начальник, — пока у нас ему будет лучше.

— (57)Ну, простите! — Тихон поднялся и вышел, зацепившись плечом за косяк двери.

(58)Лагерь уехал. (59)С тех пор Тихон перестал бриться, ворочался по ночам, с ненавистью смотрел на весенние горы. (60)Они цвели до самых вершин полевыми цветами, но для Тихона не было сейчас во всём мире мест более угрюмых, нагоняющих тоску, чем эти благословенные горы.

«(61)Не нужный я никому человек», – думал Тихон, и сознание этой ненужности было страшнее всего, что он до сих пор перенёс в жизни.

(62)В конце весны Тихон неожиданно сложил в матросский мешок кое-какие вещи, немного хлеба, соли и ушёл пешком в Бийск, на железную дорогу. (63)Адрес лагеря был у Тихона зашит под подкладкой бушлата. (64)Тихон шёл быстро, насвистывал – земля горела у него под ногами.

(65)На берегу Катуни он два часа дожидался парома. (66)Старуха, что сидела на возу, долго рассматривала Тихона и наконец отважилась, спросила:

— Куда ж это ты бредёшь, милый, с котомкой да без руки?

— (67)К сыну я иду, — ответил Тихон. — (68)Поняла, старая? (69)К сыну!

— (70)Вот я и гляжу, что ты радуешься, — сказала старуха. — (71)Безрукий, калека, а радуешься.

— (72)Ничего, бабка, и для меня найдётся занятие! — сказал Тихон и пошёл на паром. 

(73)Солнце так ударило по воде, что Тихон зажмурился. (74)Прощайте, сибирские горы!

 

(По К.Г. Паустовскому*)

* Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, классик отечественной литературы.

(1)Николай Евграфович Алмазов едва дождался, пока жена отворила ему двери, и, не снимая пальто, в фуражке прошёл в свой кабинет. (2)Жена молча пошла следом за мужем. (3)В кабинете Алмазов простоял с минуту на одном месте, глядя куда-то в угол. (4)Потом он выпустил из рук портфель, а сам бросился в кресло, злобно хрустнув сложенными вместе пальцами.

(5)Алмазов, молодой небогатый офицер, слушал лекции в Академии генерального штаба. (6)Он сегодня представлял профессору практическую работу – инструментальную съёмку местности.

(7)До сих пор все экзамены шли благополучно, и только одному Богу да жене Алмазова было известно, каких страшных трудов они стоили. (8)Само поступление в Академию казалось сначала невозможным. (9)Два года подряд Алмазов проваливался и только на третий упорным трудом одолел все препятствия. (10)Не будь жены, он, возможно, махнул бы на всё рукой. (11)Но Верочка не давала ему падать духом и постоянно поддерживала в нём бодрость. (12)Она приучилась встречать каждую неудачу с ясным, почти весёлым лицом. (13)Она отказывала себе во всём необходимом, чтобы создать для мужа хотя и дешёвый, но всё-таки необходимый для занятого человека комфорт. (14)Она бывала его переписчицей, чертёжницей, чтицей, репетиторшей и памятной книжкой.

(15)Прошло минут пять тяжёлого молчания. (16)Наконец заговорила Вера:

— Коля, ну как же твоя работа? (17)Плохо?

(18)Он передёрнул плечами и не отвечал.

— (19)Забраковали твой план? (20)Скажи, всё равно ведь вместе обсудим.

(21)Алмазов быстро повернулся к жене и заговорил горячо и раздражённо:

— Да, забраковали! (22)И это из-за какого-то поганого пятна.

— (23)Какое пятно, Коля? (24)Я ничего не понимаю.

— (25)Ах, ну обыкновенное пятно, зелёной краской. (26)Ты ведь знаешь, я вчера засиделся, устал, руки начали дрожать – и посадил на чертёж пятно. (27)Да ещё густое такое… жирное. (28)Стал подчищать и ещё больше размазал. (29)Думал я, что теперь из него сделать, да и решил кучу деревьев на том месте изобразить. (30)Приношу нынче профессору. «(31)Так, так, н-да. (32)А откуда у вас здесь, поручик, кусты взялись?» (33)Мне бы нужно было так и рассказать, как всё было. (34)Ну, может быть, засмеялся бы только. (35)Впрочем, нет, не рассмеётся – немец, педант.

(36)Я и говорю ему: «Здесь действительно кусты растут». (37)А он говорит: «Нет, я эту местность знаю как свои пять пальцев». (38)Слово за слово, у нас с ним завязался крупный разговор. «(39)Если вы так утверждаете, говорит, что здесь есть кусты, то извольте завтра же ехать туда со мной верхом. (40)Я вам докажу, что вы небрежно работали».

— (41)Но почему же он так уверенно говорит, что там нет кустов?

— (42)Какие ты детские вопросы задаёшь, Вера! (43)Да потому, что он вот уже двадцать лет местность эту знает лучше, чем свою спальню. (44)Педант, какие только есть на свете, да ещё немец вдобавок.

(45)Видно было, что этому сильному человеку хочется заплакать.

(46)Муж и жена долго сидели в тяжёлом раздумье, не произнося ни слова. (47)Вдруг Верочка энергичным движением вскочила с кресла.

— (48)Слушай, Коля, нам надо сию минуту ехать! (49)Одевайся скорей.

(50)Николай Евграфович весь сморщился, точно от невыносимой физической боли.

— (51)Ах, не говори, Вера, глупостей. (52)Неужели ты думаешь, я поеду оправдываться и извиняться?

— (53)Никто тебя не заставляет ехать с извинением. (54)А просто, если там нет таких дурацких кустов, то их надо посадить сейчас же.

(55)Когда Алмазовы приехали к садовнику, белая петербургская ночь уже разлилась по небу и в воздухе синим молоком. (56)Садовник был недоволен поздним появлением заказчиков и их необычной просьбой, и тогда Верочка рассказала ему подробно всю историю с злополучным пятном. (57)Садовник слушал сначала недоверчиво, но, когда Вера дошла до того, как у неё возникла мысль посадить куст, он сделался внимательнее.

— (58)Какие изволите посадить кусты? – только спросил он.

(59)Остановились на кустах сирени.

(60)На другой день Вера никак не могла усидеть дома и вышла встретить мужа на улицу. (61)Она ещё издали, по одной походке узнала, что история с кустами закончилась благополучно. (62)Алмазов был весь в пыли и едва держался на ногах от усталости и голода, но лицо его сияло торжеством.

— (63)Хорошо! (64)Прекрасно! – крикнул он ещё за десять шагов в ответ на тревожное выражение Вериного лица. – (65)Приехали мы с ним к этим кустам. (66)Уж глядел он на них, глядел, даже листочек сорвал и пожевал. (67)Потом повернулся ко мне и руку даже протянул. «(68)Извините, говорит, меня, поручик. (69)Должно быть, я стареть начинаю, коли забыл про эти кустики». (70)Славный он, профессор, и умница такой. (71)Право, мне жаль, что я его обманул.

(72)Но Вере было мало того, что он рассказал. (73)Она интересовалась самыми мельчайшими деталями: какое было выражение лица у профессора, каким тоном он говорил про свою старость, что чувствовал при этом сам Коля…

(74)И они шли домой так, как будто бы, кроме них, никого на улице не было: держась за руки и беспрестанно смеясь. (75)Прохожие с недоумением останавливались, чтобы ещё раз взглянуть на эту странную парочку.

(76)Николай Евграфович никогда с таким аппетитом не обедал, как в этот день. (77)После обеда, когда Вера принесла Алмазову в кабинет стакан чаю, – муж и жена вдруг одновременно засмеялись и поглядели друг на друга.

— (78)Ты – чему? — спросила Вера.

— (79)Да так, глупости. (80)Вспомнилась вся эта история с сиренью. (81)А ты?

— (82)Я тоже про сирень. (83)Она теперь будет навсегда моим любимым цветком…

 

(По А.И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – русский писатель, переводчик.

(1)Бабка Ганя была одинокая. (2)Единственный её внук Вася работал в Гусь-Хрустальном на стекольном заводе. (3)Каждую осень он приезжал в отпуск к бабке, привозил ей в подарок гранёные синие стаканы, а для украшения – маленькие, выдутые из стекла самовары, туфельки и цветы. (4)Все эти хитрые безделушки стояли в углу на поставце. (5)Бабка Ганя боялась к ним прикасаться.

(6)Кроме стеклянных игрушек, в избе у бабки Гани жил старый, беззубый рыжий пёс Жек. (7)Весь день он лежал под печкой и так сильно вздыхал, что с пола подымалась пыль.

(8)Однажды она попросила меня написать бумагу в сельский совет. (9)Диктовала сама.

— (10)Пиши, сердечный, — сказала она. — «(11)Я, Агафья Семёновна Ветрова, жительница села Окоёмова, сообщаю сельскому совету, что в случае моей смерти домишко мой оставляю внуку Василию Ветрову, стекольному мастеру, а бесценные стеклянные вещи, сделанные для забавы, прошу забрать в школу для ребят. (12)Пусть видят, какие чудеса может человек совершить, ежели у него золотые руки. (13)Внук мой – такой мастер, что только землю и небо не сделает, а всё прочее может отлить из стекла красоты замечательной. (14)А потому сообщаю, что внук мой придумал сделать из тяжёлого стекла некоторую вещь – называется она по-городскому рояль, а у нас в селе её сроду не видывали. (15)Поэтому прошу: помогите ему, чем можете. (16)А собаку Жека пусть заберёт аптекарь Иван Егорыч: он к зверям ласковый. (17)Остаюсь при сём, вдова Агафья Ветрова».

(18)Когда мы писали эту бумагу, Жек сидел у стола и вздыхал – чувствовал, должно быть, что решается его судьба.

(19)На следующее утро я со своим приятелем уехал на лодке на Прорву – глубокую тихую реку. (20)На берегах Прорвы мы провели два дня, ловили рыбу.

(21)На третий день из зарослей шиповника вышел дед Пахом. (22)Мы сели к костру пить чай. (23)За чаем дед завёл трудный разговор о витаминах.

— (24)Одышка у меня, — сказал дед. — (25)Аптекарь советует тмины потреблять. (26)Настой из шиповника. (27)От него, говорит, происходит долголетняя жизнь. (28)Сварю настой, буду сам пить и бабке Гане снесу: она у нас сплоховала.

(29)Мы тут же свернули палатку, собрались и вернулись в деревню.

(30)На крыльце Ганиной избы нас встретил Жек, и мы поняли, что что-то случилось.

— (31)Вечный спокой, — сказал дед и стащил с головы рваный картуз. — (32)Не поспел я тмины ей приготовить. (33)Душевная, хоть и строгая была старуха, бессребреница.

(34)Внук бабки Гани, Вася, приехал только на десятый день, когда Ганю уже схоронили. (35)Вася приходил каждый день к нам. (36)Это был тихий человек, похожий на мальчика, но с серыми строгими глазами, такими же, как у бабки Гани. (37)Говорил он мало, больше слушал и улыбался.

(38)Я долго не решался расспросить его о стеклянном рояле. (39)Заветная его мечта казалась неосуществимой.

(40)Но как-то в сумерках, когда за окнами густо валил первый снег, а в печах постреливали берёзовые дрова, я наконец спросил его об этом рояле.

— (41)У каждого мастера, — ответил Вася и застенчиво улыбнулся, — лежит на душе мечтанье сделать такую великолепную вещь, какую никто до него не делал. (42)На то он и мастер!

(43)Вася помолчал.

— (44)Разное есть стекло, — сказал он. — (45)Есть грубое, бутылочное и оконное. (46)А есть тонкое, свинцовое стекло. (47)По-нашему оно называется флинтглас, а по-вашему – хрусталь. (48)У него блеск и звон очень чистые. (49)Он играет радугой, как алмаз. (50)Вот из этого хрусталя я и задумал отлить свой рояль.

— (51)Прозрачный? — спросил я.

— (52)Об этом-то и разговор, — ответил Вася. — (53)Вы внутрь рояля, конечно, заглядывали и знаете, что устройство в нём сложное. (54)Но, несмотря на то что рояль прозрачный, это устройство только чуть будет видно.

— (55)Почему?

— (56)А потому, что блеск от полировки и хрустальная игра его затмят. (57)Это и нужно, потому что иной человек не может получать от музыки впечатления, ежели видит, как она происходит. (58)Хрусталю я дам слабый дымчатый цвет с золотизной. (59)Только вторые клавиши сделаю из чёрного хрусталя, а так весь рояль будет как снежный. (60)Светиться должен и звенеть. (61)У меня нет воображения рассказать вам, какой это должен быть звон.

(62)Вася уехал в начале зимы. (63)Дни стояли пасмурные, мягкие. (64)В сумерки мы выходили в сад. (65)На снег падали последние листья. (66)Мы говорили о рояле, о том, что прекраснее всего он будет зимой, – сверкающий, поющий так чисто, как поёт вода, позванивая по первому льду.

(67)Он даже снился мне иногда, этот рояль. (68)Он отражал пламя свечей, старинные портреты композиторов, тяжёлые золотые рамы, снег за окнами, серого кота, – он любил сидеть на крышке рояля, – и, наконец, чёрное платье молодой певицы и её опущенную руку. (69)Мне снился перекликающийся по залам, как эхо, голос хрустального рояля.

(70)Я просыпался и чувствовал то чудесное стеснение в сердце, которое всегда возникает при мысли о талантливости народа, его песнях, его великих музыкантах и скромных стекольных мастерах.

(71)Всё гуще падал снег, засыпал могилу бабки Гани. (72)И всё сильнее зима завладевала лесами, нашим садом, всей нашей жизнью.

(73)И вся эта рязанская земля казалась мне теперь особенно милой. (74)Земля, где жили бабка Ганя и дед, где вчерашний деревенский мальчик мечтал о хрустальном рояле и где красные, оставшиеся с осени гроздья рябины пылали среди снежных лесов.

 

(По К.Г. Паустовскому*)

* Константин Георгиевич Паустовский (1892-1968) – известный русский писатель, классик отечественной литературы.

 

(1)В тот день с утра раннего первый турист припожаловал: трое мужиков да с ними две бабёночки. (2)Местный лесник Егор Полушкин этих мужиков по мастям сразу распределил: сивый, лысый да плешивый. (3)И бабёнок соответственно: рыжая и пегая. 

(4)Бабёнки возле мешков своих щебетали, а Колька, сын Егора, рядом вертелся. (5)В школе занятия закончились, так он иногда сюда заглядывал, отцу помогал.

(6)Егор с сыном на пристань выскочили, быстренько мешки погрузили. (7)Потом туристы расселись, Колька – он на носу устроился – от пристани оттолкнулся, Егор завёл «Ветерок», и лодка ходко побежала к дальнему лесистому берегу.

(8)Туристы калякали о том, что водохранилище новое и рыбы тут особой быть не может. (9)До Егора иногда долетали их слова, но значения им он не придавал, всецело поглощённый ответственным заданием. (10)Да и какое было ему дело до чужих людей, сбежавших в тишину и покой на считаные денёчки! (11)Он своё дело знал: доставить, куда прикажут, помочь устроиться и отчалить, только когда отпустят.

— (12)К обрывчику! — распорядился сивый. — (13)Произведём небольшую разведочку.

(14)Егор с сыном помогли туристам перетащить пожитки на облюбованное под лагерь место. 

(15)Это была весёлая полянка, прикрытая разросшимся ельничком. (16)Здесь туристы быстро поставили просторную ярко-жёлтую палатку на алюминиевых опорах, с пологом и навесом, поручили Егору приготовить место для костра, а Кольке позволили надуть резиновые матрасы. (17)Егор, получив от плешивого топорик, ушёл в лесок нарубить сушняка.

— (18)Прекрасное место! — щебетала пегая. — (19)Божественный воздух!

(20)Когда Колька осилил последний матрас, заткнул дырочку пробкой и маленько отдышался, тятька его из ельника выломился. (21)Ель сухую на дрова приволок и сказал:

— Местечко-то мы не очень-то ласковое выбрали, граждане милые. (22)Муравейник тут за ельничком: беспокоить мураши-то будут. (23)Надо бы перебраться куда.

— (24)А большой муравейник-то? — спросил сивый.

— (25)А с погреб, — сказал Егор. — (26)Крепкое семейство, хозяйственное.

— (27)Как интересно! — сказала рыжая. — (28)Покажите, пожалуйста, где он.

— (29)Это можно, — сказал Егор.

(30)Все пошли муравейник смотреть, и Колька тоже: на ходу отдышаться куда как легче. (31)Только за первые ёлочки заглянули: гора. (32)Что там погреб – с добрую баньку. (33)Метра два с гаком.

— (34)Небоскрёб! — сказал плешивый. – (35)Чудо природы. 

(36)Муравьёв кругом бегало – не счесть. (37)Крупные муравьи: черноголовики. (38)Такой тяпнет – сразу подскочишь, и Колька (босиком ведь) на всякий случай подальше держался.

— (39)Вот какое беспокойство вам будет, — сказал Егор. (40)А там подальше чуть – ещё поляночка имеется, я наглядел. (41)Давайте пособлю с пожитками-то: и вам покойно, и им привычно.

— (42)Для ревматизма они полезные, муравьи-то, — задумчиво сказал плешивый. — (43)Вот если у кого ревматизм…

— (44)Ой! — взвилась пегая. — (45)Кусаются, проклятые!..

— (46)Дух чуют, — сказал Егор. — (47)Они мужики самостоятельные.

— (48)Да, — вздохнул лысый. — (49)Неприятное соседство. (50)Обидно.

— (51)Чепуха! — Сивый махнул рукой. — (52)Покорим! (53)Тебя как звать-то, Егором? (54)Одолжи-ка нам бензинчику, Егор. (55)Банка есть?

(56)Не сообразил Егор, зачем бензинчик-то понадобился, но принёс: банка нашлась. (57)Принёс, подал сивому:

— Вот.

— (58)Молоток мужик, — сказал сивый. — (59)Учтём твою сообразительность. (60)А ну-ка отойдите подальше.

(61)И плеснул всю банку на муравейник. (62)Плеснул, чиркнул спичкой – ракетой взвилось пламя. (63)Завыло, загудело, вмиг обняв весь огромный муравьиный дом.

(64)Заметались черноголовики, скрючиваясь от невыносимого жара, затрещала сухая хвоя, и даже старая ель, десятки лет прикрывавшая лапами муравьиное государство, качнулась и затрепетала от взмывшего в поднебесье раскалённого воздуха.

(65)А Егор с Колькой молча стояли рядом. (66)Загораживаясь от жара руками, глядели, как корчились, сгорая, муравьи, как упорно не разбегались они, а, наоборот, презирая смерть, упрямо лезли и лезли в самое пекло в тщетной надежде спасти хоть одну личинку. (67)Смотрели, как тает на глазах гигантское сооружение, терпеливый труд миллионов крохотных существ, как завивается от жара хвоя на старой ели и как со всех сторон бегут к костру тысячи муравьёв, отважно бросаясь в него.

— (68)Фейерверк! — восхитилась пегая. — (69)Салют победы!

— (70)Вот и все дела, — усмехнулся сивый. — (71)Человек – царь природы. (72)Верно, малец?

— (73)Царь?.. — растерянно переспросил Колька.

— (74)Царь, малец. (75)Покоритель и завоеватель.

(76)Муравейник догорал, оседая серым, мёртвым пеплом. (77)Лысый пошевелил его палкой, огонь вспыхнул ещё раз, и всё было кончено. (78)Не успевшее погибнуть население растерянно металось вокруг пожарища.

— (79)Отвоевали место под солнцем, — пояснил лысый. — (80)Теперь никто нам не помешает, никто нас не побеспокоит. 

(81)И все пошли к лагерю.

(82)Сзади плёлся потерянный Егор, неся пустую банку, в которой с такой готовностью сам же принёс бензин. (83)Колька заглядывал ему в глаза, а он избегал его взгляда, отворачивался, и Колька спросил шепотом:

— Как же так, тятька? (84)Ведь живые же они…

— (85)Да вот, — вздохнул Егор. — (86)Стало быть, так, сынок, раз оно не этак…

(87)На душе у него было смутно, и он хотел бы тотчас же уехать, но ехать пока не велели. (88)Молча готовил место для костра, вырезал рогульки, а когда закончил, бабенки клеенку расстелили и расставили закуски. 

— (89)Идите, — позвали. — (90)Перекусим на скорую руку.

(91)Колька получил булку с колбасой, а в глазах мураши бегали. (92)Суетливые, растерянные, отважные. (93)Бегали, корчились, падали, и брюшки у них лопались от страшного жара. 

(94)И Егор этих мурашей видел. (95)Даже глаза тёр, чтоб забылись они, из памяти выскочили, а они – копошились. (96)И муторно было на душе у него и делать ничего не хотелось, и к застолью этому садиться тоже не хотелось.

— (97)Тут у нас природа кругом. (98)Да. (99)Это у нас тут – пожалуйста, отдыхайте. (100)Тишина, опять же спокойно. (101)А человеку что надобно? (102)Спокой ему надобен. (103)Всякая животина, всякая муравьятина, всякая ёлка-берёзонька – все по спокою своему тоскуют. (104)Вот и мураши, обратно же, они, это… (105)Тоже.

 

(По Б.Л. Васильеву*)

* Борис Львович Васильев (1924-2013) – русский советский писатель, сценарист, лауреат Государственной премии СССР и Премии Президента Российской Федерации.

 

(1)Ялтинская дача Чехова стояла почти за городом, глубоко под белой и пыльной аутской дорогой. (2)Не знаю, кто её строил, но она была, пожалуй, самым оригинальным зданием в Ялте. (3)Вся белая, чистая, лёгкая, красиво несимметричная, построенная вне какого-нибудь определённого архитектурного стиля, с вышкой в виде башни, с неожиданными выступами, со стеклянной верандой внизу и с открытой террасой вверху, с разбросанными то широкими, то узкими окнами, – она походила бы на здания в стиле модерн, если бы в её плане не чувствовалась чья-то внимательная и оригинальная мысль, чей-то своеобразный вкус. (4)Дача стояла в углу сада, окружённая цветником…

(5)Цветничок был маленький, далеко не пышный, а фруктовый сад ещё очень молодой. (6)Росли в нём груши и яблони-дички, абрикосы, персики, миндаль. (7)В последние годы сад уже начал приносить кое-какие плоды, доставляя Антону Павловичу много забот и трогательного, какого-то детского удовольствия. (8)Когда наступало время сбора миндальных орехов, то их снимали и в чеховском саду. (9)Лежали они обыкновенно маленькой горкой в гостиной на подоконнике…

(10)Антон Павлович с особенной, ревнивой любовью относился к своему саду. (11)Многие видели, как он иногда по утрам, сидя на корточках, заботливо обмазывал серой стволы роз или выдёргивал сорные травы из клумб. (12)А какое бывало торжество, когда среди летней засухи наконец шёл дождь, наполнявший водою запасные глиняные цистерны!

(13)Но не чувство собственника сказывалось в этой хлопотливой любви, а другое, более мощное и мудрое сознание. (14)Как часто говорил он, глядя на свой сад прищуренными глазами:

— Послушайте, при мне здесь посажено каждое дерево. (15)И конечно, мне это дорого. (16)Но и не это важно. (17)Ведь здесь же до меня был пустырь и нелепые овраги, все в камнях и в чертополохе. (18)А я вот пришёл и сделал из этой дичи культурное, красивое место. (19)Знаете ли? — прибавлял он вдруг с серьёзным лицом, тоном глубокой веры. — (20)Знаете ли, через триста-четыреста лет вся земля обратится в цветущий сад. (21)И жизнь будет тогда необыкновенно легка и удобна.

(22)Эта мысль о красоте грядущей жизни, так ласково, печально и прекрасно отозвавшаяся во всех его последних произведениях, была и в жизни одной из самых его задушевных, наиболее лелеемых мыслей. (23)Как часто, должно быть, думал он о будущем счастье человечества, когда по утрам, один, молчаливо подрезал свои розы, ещё влажные от росы, или внимательно осматривал раненный ветром молодой побег. (24)И сколько было в этой мысли кроткого, мудрого и покорного самозабвения!

(25)Нет, это не была заочная жажда существования, идущая от ненасытимого человеческого сердца и цепляющаяся за жизнь, это не было ни жадное любопытство к тому, что будет после него, ни завистливая ревность к далёким поколениям. (26)Это была тоска исключительно тонкой, прелестной и чувствительной души, непомерно страдавшей от пошлости, грубости, скуки, праздности, насилия, дикости – от всего ужаса и темноты современных будней. (27)И потому-то под конец его жизни, когда пришла к нему огромная слава, и сравнительная обеспеченность, и преданная любовь к нему всего, что было в русском обществе умного, талантливого и честного, – он не замкнулся в недостижимости холодного величия, не впал в пророческое учительство, не ушёл в ядовитую и мелочную вражду к чужой известности. (28)Нет, вся сумма его большого и тяжёлого житейского опыта, все его огорчения, скорби, радости и разочарования выразились в этой прекрасной, тоскливой, самоотверженной мечте о грядущем, близком, хотя и чужом счастье.

— (29)Как хороша будет жизнь через триста лет!

(30)И потому-то он с одинаковой любовью ухаживал за цветами, точно видя в них символ будущей красоты, и следил за новыми путями, пролагаемыми человеческим умом и знанием. (31)Он с удовольствием глядел на новые здания оригинальной постройки и на большие морские пароходы, интересовался всяким последним изобретением в области техники и не скучал в обществе специалистов. (32)Он с твёрдым убеждением говорил о том, что преступления вроде убийства, воровства и прелюбодеяния совершаются всё реже, почти исчезают в настоящем интеллигентном обществе, в среде учителей, докторов, писателей. (33)Он верил в то, что грядущая, истинная культура облагородит человечество.

 

(По А.И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – русский писатель, переводчик.

 

(1)Он упал на забронорованную мякоть огородной земли, не добежав всего каких-нибудь десяти шагов до иссечённого осколками белого домика с разрушенной черепичной крышей – вчерашнего «ориентира три».

(2)Перед тем он, разорвав гимнастёрку, пробрался сквозь чащу живой изгороди, в которой с самого начала этого погожего апрельского утра гудели, летали пчёлы, и, окинув быстрым взглядом редкую цепочку людей, бежавших к окраинным домикам, замахал руками и сквозь выстрелы крикнул:

— Принять влево, на кирху¹!

(3)Потом пригнулся, боднул воздух головой и, выронив пистолет, уткнулся лицом в тёплую мякоть земли.

(4)Сержант Лемешенко в это время, размахивая автоматом, устало трусил вдоль колючей, аккуратно постриженной зелёной стены ограды и едва не наскочил на своего распростёртого взводного. (5)Сперва он удивился, что тот так некстати споткнулся, потом ему всё стало ясно. (6)Лейтенант навсегда застыл, прильнув русоволосой головой к рыхлой земле, поджав под себя левую ногу, вытянув правую, и несколько потревоженных пчёл суетились над его неподвижной пропотевшей спиной…

(7)Лемешенко вбежал в довольно широкий заасфальтированный двор, на котором разместилось какое-то низкое строение, видно гараж. (8)Вслед за сержантом вбежали сюда его подчинённые: Ахметов, Натужный, Тарасов, последним трусил Бабич.

— (9)Лейтенанта убило! — крикнул им сержант, высматривая проход.

(10)В это время откуда-то сверху и близко прогрохотала очередь, и пули оставили на асфальте россыпь свежих следов.

(11)Пулемёты били по стене, по шиферной крыше гаража, бойцы распластались под деревьями на травке и отвечали короткими очередями. (12)Натужный выпустил с полдиска и утих: стрелять было некуда, немцы спрятались возле церкви, и их огонь с каждой минутой усиливался.

(13)Ахметов, лёжа рядом, только сопел, зло раздувая тонкие ноздри и поглядывая на сержанта. (14)«Ну а что дальше?» – спрашивал этот Взгляд, и Лемешенко знал, что и другие тоже поглядывали на него, ждали команды, но скомандовать что-либо было не так-то просто.

— (15)А Бабич где?

(16)Сержант хотел было приказать кому-нибудь посмотреть, что случилось с этим увальнем, но в это время слева замелькали фигуры автоматчиков их взвода: они высыпали откуда-то довольно густо и дружно ударили из автоматов по площади. (17)Лемешенко не подумал даже, а скорее почувствовал, что время двигаться дальше, в сторону церкви, и, махнув рукой, чтобы обратить внимание на тех, кто был слева, рванулся вперёд. (18)Через несколько шагов он упал под вязом, дал две короткие очереди, кто-то глухо шмякнулся рядом, сержант не увидел кто, но почувствовал, что это Натужный. (19)Слева не утихали очереди – это продвигались в глубь парка его автоматчики.

(20)«Быстрее, быстрее», – в такт сердцу стучала в голове мысль. (21)Не дать опомниться, нажать, иначе, если немцы успеют осмотреться и увидят, что автоматчиков мало, тогда будет плохо, тогда они здесь завязнут…

(22)Пробежав ещё несколько шагов, он упал на старательно подметённую, пропахшую сыростью землю; вязы уже остались сзади, рядом скромно желтели первые весенние цветы. (23)Парк окончился, дальше, за зелёной проволочной сеткой, раскинулась блестящая от солнца площадь, вымощенная мелкими квадратами сизой брусчатки. (24)В конце площади, возле церкви, суетились несколько немцев в касках.

(25)«Где же Бабич?» – почему-то назойливо сверлила мысль, хотя теперь его охватило ещё большее беспокойство: надо было как-то атаковать церковь, пробежав через площадь, а это дело казалось ему нелёгким.

(26)Автоматчики, не очень слаженно стреляя, выбегали из-за деревьев и залегали под оградой. (27)Дальше бежать было невозможно, и сержанта очень беспокоило, как выбраться из этого опутанного проволокой парка. (28)Наконец его будто осенило, он выхватил из кармана гранату и повернулся, чтобы крикнуть остальным. (29)Но что кричать в этом грохоте! (30)Единственно возможной командой тут был собственный пример – надёжный командирский приказ: делай как я. (31)Лемешенко вырвал из запала чеку и бросил гранату под сетку ограды.

(32)Дыра получилась небольшая и неровная. (33)Разорвав на плече гимнастёрку, сержант протиснулся сквозь сетку, оглянулся – следом, пригнувшись, бежал Ахметов, вскакивал с пулемётом Натужный, рядом прогремели ещё разрывы гранат. (34)Тогда он, уже не останавливаясь, изо всех сил рванулся вперёд, отчаянно стуча резиновыми подошвами по скользкой брусчатке площади.

(35)И вдруг случилось что-то непонятное. (36)Площадь покачнулась, одним краем вздыбилась куда-то вверх и больно ударила его в бок и лицо. (37)Он почувствовал, как коротко и звонко брякнули о твёрдые камни его медали, близко, возле самого лица брызнули и застыли в пыли капли чьей-то крови.

(38)Потом он повернулся на бок, всем телом чувствуя неподатливую жёсткость камней, откуда-то из синего неба взглянули в его лицо испуганные глаза Ахметова, но сразу же исчезли. (39)Ещё какое-то время сквозь гул стрельбы он чувствовал рядом сдавленное дыхание, гулкий топот ног, а потом всё это поплыло дальше, к церкви, где, не утихая, гремели выстрелы.

(40)«Где Бабич?» – снова вспыхнула забытая мысль, и беспокойство за судьбу взвода заставило его напрячься, пошевелиться. (41)Он понимал, что с ним самим случилось что-то плохое, но боли не чувствовал, только усталость сковала тело да туман застилал глаза, не давая видеть, удалась ли атака, вырвался ли из парка взвод.

(42)После короткого провала в сознании он снова пришёл в себя и увидел небо, которое почему-то лежало внизу, словно отражалось в огромном озере, а сверху на его спину навалилась площадь с редкими телами прилипших к ней бойцов.

(43)Он повернулся, пытаясь увидеть кого-нибудь живого, – площадь и небо качались, а когда остановились, он узнал церковь, недавно атакованную без него. (44)Теперь там уже не было слышно выстрелов, но из ворот почему-то выбегали автоматчики и бежали за угол. (45)Закинув голову, сержант всматривался, стараясь увидеть Натужного или Ахметова, но их не было. (46)Зато он увидел увальня Бабича и бежавшего впереди всех новичка Тарасова. (47)Пригнувшись, этот молодой боец ловко перебегал улицу, затем остановился, решительно замахал кому-то и исчез, маленький и тщедушный рядом с высоченным зданием кирки. (48)За ним побежали бойцы, и площадь опустела.

(49)Сержант облегчённо вздохнул и как-то сразу успокоился и затих. (50)К победе пошли другие…
 

(По В.В. Быкову*)

 

* Василь Владимирович Быков (1924-2003) – белорусский советский писатель, общественный деятель, участник Великой Отечественной войны.

1 Ки́рха – лютеранская церковь.

 

(1)С годами меня всё чаще тянет к пушкинским стихам, к пушкинской прозе. (2)И к Пушкину как к человеку. (3)Чем больше вникаешь в подробности его жизни, тем радостней становится от удивительного душевного здоровья, цельности его натуры.

(4)Вот, очевидно, почему меня так задел один давний разговор, случайный летний разговор на берегу моря.

(5)Мы гуляли с Н., одним из лучших наших физиков, и говорили об истории создания атомной бомбы, о трагедии Эйнштейна, подтолкнувшего создание бомбы и бессильного предотвратить Хиросиму.

— (6)Злодейство всегда каким-то образом связано с гением, — сказал Н., — оно следует за ним, как Сальери за Моцартом.

— (7)Как чёрный человек, — поправил кто-то.

— (8)Нет, чёрный человек – это не злодейство, — сказал Н. — (9)Это что-то другое – судьба, рок; Моцарт ведь исполняет заказ чёрного человека, он пишет реквием, он не боится… (10)А я говорю о злодействе.

(11)Я уже не помню точно фраз и не хочу сочинять диалог, спорили о том, кто Сальери для Пушкина. (12)Противник, злодей, которого он ненавидит, разоблачает, или же это воплощение иного отношения к искусству? (13)Можно ли вообще в этом смысле связывать искусство и науку? (14)А что если для Пушкина Моцарт и Сальери – это Пушкин и Пушкин, то есть борение двух начал?..

(15)От этого случайного горячего спора осталось ощущение неожиданности. (16)Неожиданным было, как много сложных проблем пробуждает маленькая пушкинская трагедия. (17)И то, как много можно понять из неё о нравственных требованиях Пушкина, о его отношении к искусству…

(18)Злодейство было для меня всегда очевидно и бесспорно. (19)Злодейством был немецкий мотоциклист. (20)В блестящей чёрной коже, в чёрном шлеме он мчался на чёрном мотоцикле по солнечному просёлку. (21)Мы лежали в кювете. (22)Перед нами были тёплые желтеющие поля, синее небо, вдали низкие берега нашей Луги, притихшая деревня, и оттуда нёсся грохочущий чёрный мотоцикл. (23)Винтовка дрожала в моих руках… (24)Разумеется, я не думал ни о Пушкине, ни о Сальери. (25)Это пришло куда позже – тогда, на войне, надо было стрелять…

(26)Я возвращаюсь к началу: я учился трудному искусству читать Пушкина. (27)Простота его стихов обманчива. (28)Иногда мне казалось, что я нашёл ответ, но всякий раз новые вопросы озадачивали меня.

(29)Могут ли гении совершать злодейства? (30)Может ли злодей-убийца Сальери быть гением? (31)Оттого что он отравитель, разве музыка его стала хуже? (32)Что же злодейство доказывает, что Сальери не гений? (33)И опять: что такое гений?

(34)У Пушкина гений Дельвиг: «Дельвиг милый… навек от нас утекший гений», Державин обладает порывами истинного гения. (35)Для Пушкина гений сохраняет древний смысл души, её творческую крылатость. (36)Гений – не только степень таланта, но и свойство его – некое нравственное начало, – добрый дух.

(37)Слово «гений» ныне обычно связано с великими созданиями, изобретениями, открытиями. (38)Конечно, в законе относительности нет ничего ни нравственного, ни безнравственного. (39)Наверное, тут следует разделить: открытие может быть гениальным, но гений не только само открытие. (40)В пушкинском Моцарте гениальность его музыки соединена с личностью, с его добротой, доверчивостью, щедростью. (41)Моцарт готов восторгаться всем хорошим, что есть у Сальери. (42)Он свободен от зависти. (43)Он открыт и простодушен.

(44)Гений Моцарта исключителен: он весь не труд, а озарение, он символ того таинственного наития, которое свободно, без усилия изливается абсолютным совершенством.

(45)Моцарт наиболее чисто олицетворяет тот дар, который ненавистен Сальери.

(46)Проще всего было объяснить ненависть завистью. (47)О зависти твердит сам Сальери.

(48)Но разве Сальери лишь завистник? (49)Он смолоду признаёт чужой гений, он учится у великих, преклоняется перед ними, понимая прошлые свои заблуждения.

(50)Вопрос о гении и злодействе подвергает сомнению задачу, которую решал Сальери всю свою жизнь.

(51)Может ли человек стать гением?..

(52)Стать, достичь трудом, силой своего разума того, что считается божественным даром? (53)Сальери считал, что да, может.

(54)Молодость Сальери, зрелость, вся его жизнь возникла для меня как целеустремлённая, в каком-то смысле идеальная прямая.

(55)Таким представлялся мне идеал учёного. (56)Настойчивость и ясное понимание, чего ты хочешь.

(57)Сальери одержим. (58)Но идея у него особая – стать творцом. (59)Способность творить ему не была дана – он добывал её, вырабатывал…

(60)Это не слепой бунт, это восстание Разума, вернее, Расчёта.

(61)Композитором Сальери стал выдающимся. (62)Слава ему улыбнулась. (63)Музыка его нашла признание. (64)Сам Моцарт твердит в счастливые минуты мотив Сальери из «Тарара».

(65)Чем отличается гений Моцарта от негения Сальери? (66)Грань тут неуловима. (67)Голос, который диктует Моцарту божественные созвучия, не слышен окружающим. (68)Для них и Моцарт, и Сальери одинаковы: оба всем своим существом чувствуют силу гармонии, оба страстно любят искусство, могут ценить его, оба жрецы прекрасного, избранные служить своему делу.

(69)До той минуты, как Моцарт поднял стакан с ядом, оба – и Моцарт, и Сальери – были равноправные сыновья гармонии.

(70)Но теперь гений отделился, яд разделил их.

(71)Отравленное вино расторгло союз. (72)Последняя реакция, последнее средство отделить подлинный гений от мнимого – это нравственное испытание. (73)Злодейство открыло истинную, тёмную сущность Сальери. (74)Маска сорвана.

(75)Сущность открывается и самому Сальери. (76)Вместе с ядом начинает действовать и логическая схема: гений для Моцарта не может быть злодеем, а так как Моцарт сам гений, бесспорный гений, то, следовательно, он имеет право судить, и, значит, Сальери не гений…

(77)Нравственное начало становится пробой гения. (78)И человечество отбирает для себя лишь тех, кто несёт это нравственное начало.

(79)Пушкин оставляет Сальери жить и мучиться. (80)Остаётся злодейство, но торжествует гений.

 

(По Д.А. Гранину*)

* Даниил Александрович Гранин (1919-2017) – советский и российский писатель, киносценарист, общественный деятель.

 

(1)Есть ложное представление, будто город убивает чувство природы. (2)Я думаю, напротив: город воспитывает естественное чувство, и если мы называем землю матерью, то город – учитель и воспитатель этого чувства к матери-земле. (3)Я бы мог доказать это исторически, проследив, например, в живописи, как возникал интерес к пейзажу с развитием жизни больших городов, но как-то проще выходит, если говорить о собственном опыте.

(4)Ранней весной я испытывал такое сильное желание странствовать, что становился больным и неспособным к работе. (5)Будь у меня крылья – я улетел бы с птицами, будь средства – поехал бы открывать тогда ещё не открытые полюсы, будь специальные знания – примкнул бы к научной экспедиции. (6)Но не говорю уже о крыльях – не было у меня ни денег, ни полезной специальности. (7)Много мне пришлось побороться с жизнью, пока, наконец, я не овладел собой и сначала научился путешествовать без денег, а потом и летать без крыльев – писать о своих путешествиях.

(8)И трудно же было усидеть в Петербурге весной. (9)Бывало, ночью откроешь форточку и слушаешь, как свистят пролетающие над городом кулики, как утки кричат, журавли, гуси, лебеди – такой уж этот город, окружённый огромными, неосушенными болотами, что, кажется, вся перелётная птица валит по этому рыжему от электричества небу. (10)Бывало, расскажешь про такое что-нибудь в обществе и так этому удивляются…

(11)Купил я себе за двенадцать рублей дробовую берданку, синий эмалированный котелок с крышкой, удочки, разные мелочи и начал путешествовать. (12)С тех пор ни одной весны я не пропустил, и все вёсны были такие же разные, как посещённые мною края: каждая имела своё лицо.

(13)Все обычные путешествия имеют к моему путешествию такое же отношение, как дачная жизнь к обыкновенной трудовой жизни, потому что добывание по пути средств существования ставило меня в такие же условия, как перелётных птиц, тысячи вёрст до мозолей машущих крыльями. (14)Конечно, без риска ничего не выходит, и моё путешествие без денег тоже рискованное предприятие, но зато когда одолеешь, то непременно сверх лишений остаётся, как у матери ребёнок, – большая, прочная радость. (15)Помню, я сплавал почти всё Белое море и по Северному океану довольно много в России и в Норвегии, пользуясь местными оказиями рыбаков, добывая себе пищу почти исключительно охотой и милостью людей за случайные подмоги. (16)Приходилось ночевать и на лодке, и под лодкой, и на песке под парусом, и раз даже схватить за ногу через дырочку в парусе токующего на мне самом тетерева. (17)И чего только не бывало во время этого звериного сна, когда спишь и в то же время знаешь, что вокруг тебя делается. (18)Но никогда я не заботился, чтобы собирать материалы для повести, никогда бы у меня из такого путешествия не вышло ничего хорошего, потому что оно бы не было тогда свободным и большое великое должно было бы подчиниться малому личному. (19)Я заботился только о добросовестном изучении местной жизни, слушал всё с вниманием и заносил иногда на лоскуток бумаги (часто папиросной) интересные мне слова.

(20)Трудно так путешествовать, но что же делать! (21)Попробуйте соединиться с ихтиологической экспедицией на Мурман – и вы узнаете жизнь трески; поработайте с поморами на их первобытной шняке¹ в океане по улову этой самой трески – и вы узнаете жизнь всего края через жизнь трудового человека.

(22)Если бы жизнь пришлось повторять, я непременно бы сделался краеведом, но не таким, какие они есть – учёные-специалисты, или энциклопедисты, а таким, чтобы видеть лицо края. (23)Многие думают (и этот предрассудок широко распространён), что если изучить край во всех отношениях и эти знания сложить, то получится полное представление о том или другом уголке земного шара. (24)Но я думаю, что сложить эти разные знания и получить из них лицо края так же невозможно, как сотворить в колбе из составных элементов живого человека. (25)Сколько вы ни изучайте край и сколько вы ни складывайте полученные знания, всё-таки непременно останутся места, наполнить жизнью которые может только простак, сам обитатель этого края. (26)Вот мне и кажется, что настоящий краевед должен исходить не из своего знания, например, какой-нибудь ихтиологии, а из жизни самого простака (я не люблю слово «обыватель»). (27)Для этого, скажут мне, существует наука этнография, но и про этнографию я скажу то же самое: живую жизнь она пропускает; для того чтобы схватить живую жизнь, нужно найти секрет временного слияния с жизнью самого простака; самое трудное в этом слиянии, что его нельзя задумать и осуществлять по программе: нужно, чтобы оно выходило из всей натуры тебя самого. (28)В путешествиях, которые, очевидно, и есть моё призвание, я этого иногда достигал, и думаю, что если нарочно не засмысливаться, то множество людей могут черпать в трудовом опыте ценнейшие материалы. (29)На это мне делали возражение, что для использования трудового опыта должно быть наличие художественного дарования – удел очень немногих. (30)Я согласен, что в известном кругу общества художественный синтетический дар действительно имеют очень немногие, но в простом трудовом народе, причастном к стихии, он есть общее достояние, как воздух и вода.

 

(По М.М. Пришвину*)

 

* Михаил Михайлович Пришвин (1873-1954) – русский писатель, прозаик и публицист.

1 Шняка – парусно-гребное плоскодонное беспалубное рыбацкое судно, обычно лодка 7-12 метров в длину и 2-2,5 метра в ширину.

 

(1)Жизнь и смерть – вечная тема искусства, потому очевидно, что человеческая судьба заключена именно между двумя моментами – рождением и смертью. (2)Независимо от того, как человек к ним относится, они определяют его судьбу, его самоценность среди других ему подобных на этой земле. (3)Когда-то в годы войны мы, молодые тогда люди, познавшие жизнь именно в форме жестокой войны, привыкнув к ней, даже не замечали её постоянно и незримо давящего на сознание пресса, мы сжились с ним и просто не могли себя ощущать иначе. (4)И только 9 мая 1945 года, когда этот пресс вдруг исчез, мы не столько поняли, сколько неожиданно для себя почувствовали, от чего избавились. (5)Прежде всего от неопределённости нашей судьбы. (6)Впервые за годы войны жизнь обрела для нас смысл и избавилась от власти случайного. (7)Но ведь многие не дожили до этого дня, не дошли до Победы и так и не узнали об окончании этой войны. (8)Погибли в неведении. (9)И никогда не узнают о, может быть, самом важном из всего, что в течение ряда лет занимало на земле умы миллионов людей.

(10)Понятно и в общем объяснимо нередко высказываемое читательское желание счастливых финалов в произведениях. (11)Но вот что касается прозы о войне, то я, например, каждый раз теряюсь, сталкиваясь с выражением подобных желаний. (12)В таких случаях сам по себе возникает вопрос: что же такое литература? (13)И что такое искусство вообще?

(14)Говорят, что культура – это память человечества. (15)Это правильно. (16)Всё дело, однако, в том, что следует помнить, ведь человеческая память избирательна, а искусство уже в силу своей природы избирательно тем более. (17)Например, что касается войны, то один из её участников из всего пережитого наиболее ярко запомнил, как его догоняли, хотели убить, но промахнулись, и он до сих пор вскакивает по ночам в холодном поту. (18)Другой – как его награждали орденом, и он спустя годы не перестаёт переживать радостные волнения по этому поводу. (19)Третьему не даёт покоя случай, когда рассерженное начальство назвало его «дураком», но теперь это популярное слово в устах не очень разборчивого на слова начальства звучит для него как «молодец» и заставляет каждый раз умиляться. (20)Это я говорю о ветеранах, но то же можно сказать и об авторах военных романов.

(21)Теперь нередко можно услышать от наших читателей, в том числе и ветеранов, суждения вроде: «Ну сколько можно перелопачивать одно трудное да кровавое, ведь были же на войне и весёлые моменты, и шутка, и смех». (22)То есть на первый план выходит желание развлечься. (23)Но ведь во все времена жаждущие развлечений шли на торжища, в скоморошный ряд, но никогда – во храм. (24)Боюсь, что смешение жанров и особенно забвение высоких задач литературы грозят уравнять торжище с храмом, сделать искусство товаром ширпотреба, средством, стоящим в ряду с продукцией мебельщиков – не более.

(25)Я думаю также, что, хотя мы, допустим, и не гениальные писатели, но уж, во всяком случае, квалифицированные читатели. (26)То есть относительно хорошо знаем жизнь, чтобы разбираться в её запутанных эмпире́ях¹, и кое-что смыслим в литературе. (27)И тут возникает любопытный парадокс: почему мы, люди, в силу своего воспитания и образа жизни зачастую далёкие от крестьянских низов, от жизни «неперспективных» деревень, быта древних стариков и старух, мало или вовсе неграмотных отшельников в зачастую никогда не виданной нами дремучей тайге с их размеренным, однообразным и часто примитивным укладом, почему мы частенько с куда большим интересом и участием читаем об их делах и заботах, нежели о блестящих научных или служебных успехах тех, кто гораздо ближе нам по опыту жизни, мировоззрению, мироощущению – высокообразованных жрецов науки, искусства, руководителей, генералов, начальников главков? (28)Почему безграмотный дед на колхозной бахче² куда интереснее изъездившего мир дипломата, определяющего судьбы народов, в то время как наш дед не может удовлетворительно определить судьбу единственной своей бурёнки, оставшейся на зиму без сена. (29)О том печаль его, и она нас трогает больше, чем драматические переживания упомянутого дипломата перед уходом на вполне заслуженный отдых с солидной пенсией и статусом пенсионера союзного значения. (30)Почему солдат в окопе для меня как читателя во многих (если не во всех) отношениях предпочтительнее своей судьбой удачливому маршалу в блеске его снаряжения, штаба и его маршальского глубокоумия? (31)Почему так? – хочу я задать вопрос уважаемым коллегам, хотя и предвижу их скорый ответ: всё дело в таланте автора. (32)Да, но не совсем. (33)Истинность таланта великолепно проявляется уже в выборе героя, который и внушает нам вышеизложенные чувства. (34)Исчерпывающий же ответ на этот вопрос мне, однако, неведом.

 

(По В.В. Быкову*)

 

* Василь Владимирович Быков (1924-2003) – советский писатель, общественный деятель, участник Великой Отечественной войны.

 

1 Эмпире́й – самая высокая часть неба, наполненная огнём и светом, где пребывают небожители, святые. Витать (быть, находиться) в эмпиреях (книжн.; пребывать, находиться в мечтательном состоянии, в отрыве от действительности).

2 Бахча́ – поле, на котором выращивают бахчевы́е культуры: арбузы, дыни, тыквы.

— (1)В Малозёмове гостит князь, тебе кланяется, — говорила Лида матери, вернувшись откуда-то и снимая перчатки. — (2)Рассказывал много интересного… (3)Обещал опять поднять в губернском собрании вопрос о медицинском пункте в Малозёмове, но, говорит, мало надежды. — (4)И, обратясь ко мне, она сказала: — Извините, я всё забываю, что для вас это не может быть интересно.

(5)Я почувствовал раздражение.

— (6)Почему же не интересно? — спросил я и пожал плечами. — (7)Вам не угодно знать моё мнение, но, уверяю вас, этот вопрос меня живо интересует.

— (8)Да?

— (9)Да. (10)По моему мнению, медицинский пункт в Малозёмове вовсе не нужен.

(11)Моё раздражение передалось и ей; она посмотрела на меня, прищурив глаза, и спросила:

— Что же нужно? (12)Пейзажи?

— (13)И пейзажи не нужны. (14)Ничего там не нужно.

(15)Она кончила снимать перчатки и развернула газету, которую только что привезли с почты; через минуту она сказала тихо, очевидно сдерживая себя:

— На прошлой неделе умерла от родов Анна, а если бы поблизости был медицинский пункт, то она осталась бы жива. (16)И господа пейзажисты, мне кажется, должны бы иметь какие-нибудь убеждения на этот счёт.

— (17)Я имею на этот счёт очень определённое убеждение, уверяю вас, — ответил я, а она закрылась от меня газетой, как бы не желая слушать. — (18)По-моему, медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки при существующих условиях служат только порабощению. (19)Народ опутан цепью великой, и вы не рубите этой цепи, а лишь прибавляете новые звенья – вот вам моё убеждение.

(20)Она подняла на меня глаза и насмешливо улыбнулась, а я продолжал, стараясь уловить свою главную мысль:

— Не то важно, что Анна умерла от родов, а то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потёмок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, всю жизнь боятся смерти и болезней, всю жизнь лечатся, рано блёкнут, рано старятся и умирают в грязи и в вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сотни лет, и миллиарды людей живут хуже животных – только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх. (21)Весь ужас их положения в том, что им некогда о душе подумать, некогда вспомнить о своём образе и подобии; голод, холод, животный страх, масса труда, точно снеговые обвалы, загородили им все пути к духовной деятельности, именно к тому самому, что отличает человека от животного и составляет единственное, ради чего стоит жить. (22)Вы приходите к ним на помощь с больницами и школами, но этим не освобождаете их от пут, а, напротив, ещё больше порабощаете, так как, внося в их жизнь новые предрассудки, вы увеличиваете число их потребностей, не говоря уже о том, что за книжки они должны платить земству и, значит, сильнее гнуть спину.

— (23)Я спорить с вами не стану, — сказала Лида, опуская газету. — (24)Я уже это слышала. (25)Скажу вам только одно: нельзя сидеть сложа руки. (26)Правда, мы не спасаем человечества и, быть может, во многом ошибаемся, но мы делаем то, что можем, и мы правы. (27)Самая высокая и святая задача культурного человека – это служить ближним, и мы пытаемся служить, как умеем. (28)Вам не нравится, но ведь на всех не угодишь.

— (29)Правда, Лида, правда, — сказала мать.

(30)В присутствии Лиды она всегда робела и, разговаривая, тревожно поглядывала на неё, боясь сказать что-нибудь лишнее или неуместное; и никогда она не противоречила ей, а всегда соглашалась: «Правда, Лида, правда».

— (31)Мужицкая грамотность, книжки с жалкими наставлениями и прибаутками и медицинские пункты не могут уменьшить ни невежества, ни смертности так же, как свет из ваших окон не может осветить этого громадного сада, — сказал я. — (32)Вы не даёте ничего, вы своим вмешательством в жизнь этих людей создаёте лишь новые потребности, новый повод к труду.

— (33)Ах, боже мой, но ведь нужно же делать что-нибудь! — сказала Лида с досадой, и по её тону было заметно, что мои рассуждения она считает ничтожными и презирает их.

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург.

 

(1)Василий Рыбаков, угрюмый парень, силач, любивший молча толкать людей плечом так, что они отлетали от него мячиками, – этот молчаливый озорник отвёл меня однажды в угол за конюшню и предложил мне: 

— Лексей, научи меня книгу читать, я тебе полтину дам, а не научишь – бить буду, со света сживу, ей-богу, вот – крещусь! 

(2)И размашисто перекрестился. 

(3)Я побаивался его угрюмого озорства и начал учить парня со страхом, но дело сразу пошло хорошо: Рыбаков оказался упрям в непривычном труде и очень понятлив. (4)Недель через пять, возвращаясь с работы, он таинственно позвал меня к себе и, вытащив из фуражки клочок измятой бумаги, забормотал, волнуясь:

— Гляй! (5)Это я с забора сорвал, что тут сказано, а? (6)Погоди – «продаётся дом» – верно? (7)Ну – продаётся?

— (8)Верно.

— (9)Понимаешь – гляжу на забор, а мне будто шепчет кто: «продаётся дом»! (10)Господи помилуй… (11)Прямо как шепчет, ей-богу! (12)Слушай, Лексей, неужто я выучился – ну? 

— (13)А читай-ка дальше!

(14)Он уткнул нос в бумагу и зашептал: 

— «Двух – верно? – етажный, на каменном»… 

(15)Рожа его расплылась широчайшей улыбкой, он мотнул головой, выругался матерно и, посмеиваясь, стал аккуратно свёртывать бумажку.

— (16)Это я оставлю на память – как она первая… (17)Ах ты господи… (18)Понимаешь? (19)Как будто шепчет, а? (20)Диковина, брат. (21)Ах ты…

(22)Я хохотал безумно, видя его густую, тяжёлую радость, его детское милое недоумение перед тайной, вскрывшейся перед ним, тайной усвоения посредством маленьких чёрных знаков чужой мысли и речи, чужой души. 

(23)Я мог бы много рассказать о том, как чтение книг – этот привычный нам, обыденный, но в существе своём таинственный процесс духовного слияния человека с великими умами всех времён и народов, – как этот процесс чтения иногда вдруг освещает человеку смысл жизни и место человека в ней, я знаю множество таких чудесных явлений, исполненных почти сказочной красоты. 

(24)Вот так же, как угрюмому озорнику Рыбакову, книги шептали мне о другой жизни, более человеческой, чем та, которую я знал. (25)Окрыляя ум и сердце, книги помогли мне подняться над гнилым болотом, где я утонул бы без них, захлебнувшись глупостью и пошлостью. (26)Всё более расширяя предо мною пределы мира, книги говорили мне о том, как велик и прекрасен человек в стремлении к лучшему, как много сделал он на земле и каких невероятных страданий стоило это ему. 

(27)И в душе моей росло внимание к человеку – ко всякому, кто бы он ни был, скоплялось уважение к его труду, любовь к его беспокойному духу. (28)Жить становилось легче, радостнее – жизнь наполнялась великим смыслом. (29)Книги воспитали во мне чувство личной ответственности за всё зло жизни и вызвали у меня религиозное преклонение пред творческой силой разума человеческого. 

(30)И с глубокой верою в истину моего убеждения я говорю всем: любите книгу, она облегчит вам жизнь, дружески поможет разобраться в пёстрой и бурной путанице мыслей, чувств, событий, она научит вас уважать человека и самих себя, она окрыляет ум и сердце чувством любви к миру, к человеку. 

(31)Пусть она будет враждебна вашим верованиям, но если она написана честно, по любви к людям, из желания добра им – тогда это прекрасная книга! 

 

(По М. Горькому*) 

* Максим Горький (настоящее имя – Алексей Максимович Пешков; 1868-1936) – русский и советский писатель, прозаик, драматург.