10 Цыбулько-2024

(1)Люди устроены так, что в будущем их интересует главным образом хорошее, то есть то, что им представляется хорошим. (2)Всем нравится представлять себе высадку на Луне, препараты долголетия.

(3)И всё же именно тревоги, бедствия, заботы будущего помогают объединять человечество.

(4)Становится ясным, что нельзя сегодня в границах одного государства решить, допустим, проблему питания человечества. (5)Проблема обеспечения пресной водой также всепланетная. (6)Такой же стала проблема борьбы с гриппом, проблема управления погодой, загрязнения воздуха, океана… (7)Возникает всё больше проблем, решать которые можно лишь в масштабе всей Земли.

(8)Государственные различия всё резче входят в противоречие с общностью задач, тайфуны настигают любые корабли и обрушиваются на любые берега. (9)Современное естествознание, современная техника требуют создания международных институтов. (10)Постепенно Земля открывается нашему сознанию как целостный организм.

(11)Надо уяснить, как воздействует прогресс техники на человека, на его мироощущение. (12)Я никогда не забуду взрыв восторга в день полёта первого космонавта Юрия Гагарина. (13)Стихийный праздник, толпы на улицах, на площадях городов, наспех написанные транспаранты. (14)Чему мы радовались? (15)Не только тому, что первыми в космос вышли советские люди. (16)Радость была и за величие человеческого разума, это была радость, объединяющая человечество, в этой радости была надежда!

(17)Ощущение единства порождалось одновременностью информации. (18)Средства связи позволили всему миру одновременно следить за полётом. (19)Коммуникации создали глобальное сопереживание.

(20)С тех пор возможности соучастия увеличились. (21)Мир может не только одновременно слышать, но и видеть.

(22)Недавнее футбольное первенство мира смотрел одновременно миллиард людей. (23)Во всех странах одновременно ахали, волновались, кричали у своих экранов – цивилизация не знала таких масштабов, таких выбросов психической энергии. (24)Футбол и полёт в космос. (25)Интернет и телевидение способны транспортировать зрителю любые события. (26)В распоряжении людей появились способы воздействия планетарных масштабов. (27)Сеть позволяет передавать всё что угодно кому угодно. (28)Связь каждого человека со всем человечеством возрастает колоссально.

(29)Процесс наращивания контактов уже происходит, и остановить его вряд ли кому-либо удастся. (30)Интернет, транзисторы, магнитофоны, телевизоры, мобильники – количество их растёт в прогрессии геометрической, сколько-нибудь ценная информация распространяется практически сотнями различных каналов.

(31)Мода перенимается сегодня в течение нескольких месяцев. (32)Научные исследования движутся почти вровень в лабораториях Японии, России, Англии, США… (33)Попытки существенно обогнать конкурентов ни к чему не приводят.

(34)Идеи почти одновременно возникают, одновременно реализуются.

(35)Возрастание связей, появление всеобщих забот и усилий – достаточно ли этого для создания гарантии устойчивого существования человечества? (36)Станет ли мир более прочным оттого, что он будет оплетён множеством связей?

(37)Мне кажется, что это реальные силы, которые соединяют людей. (38)Они приобщают их к всемирным событиям, а значит, повышают их соучастие. (39)Конечно, возрастает и опасность использования той же системы коммуникаций какой-то группой в своих интересах.

(40)Грядущее таит в себе не только избавление от многих страданий и опасностей, но и появление новых опасностей.

(41)Если мы не в состоянии предвидеть, как мир новой техники изменит человека, то не попробовать ли понять, как должно быть устроено общество, чтобы устойчиво существовать? (42)Каковы критерии его устойчивости и безопасности? (43)Можно ли выявить наиболее жизнестойкую систему? (44)Вера в то, что подобная система есть, – эта вера возникла не от безвыходности. (45)Она зиждется на элементах здоровья сегодняшнего человеческого общества, на тех силах, что в критические моменты уже спасали мир от катастрофы.

(46)Творчество, будь то научное, техническое или художественное, наиболее полно раскрывает назначение человека. (47)Творческий труд облагораживает человека, делает свободнее, лучше. (48)Признаюсь, когда я думаю о будущем, предо мной прежде всего возникает та жизнь, где каждый сумеет определить своё призвание и реализовать его. (49)Это вовсе не простая задача. (50)Человек стал человеком, когда он стал творцом. (51)Яблоко, сорванное с райского древа, обрекло человека на вечные муки и вечное счастье познания. (52)Ясно, что счастье строится не с помощью науки и техники. (53)Но когда человек начинает творить, он творит будущее!

 

(По Д.А. Гранину*)

* Даниил Александрович Гранин (1919-2017) – советский и российский писатель, киносценарист, общественный деятель.

(1)За эти месяцы тяжёлой борьбы, решающей нашу судьбу, мы всё глубже познаём кровную связь с тобой и всё мучительнее любим тебя, Родина.

(2)В мирные годы человек, в довольстве и счастье, как птица, купающаяся в небе, может далеко отлететь от гнезда и даже покажется ему, будто весь мир – его родина. (3)Иной человек, озлобленный горькой нуждой, скажет: «Что вы твердите мне: родина! (4)Что видел я хорошего от нее, что она мне дала?»

(5)Надвинулась общая беда. (6)Враг разоряет нашу землю и всё наше вековечное хочет назвать своим. 

(7)Тогда и счастливый, и несчастный собираются у своего гнезда. (8)Даже тот, кто хотел бы укрыться, как сверчок, в тёмную щель и посвистывать там до лучших времён, понимает, что теперь нельзя спастись в одиночку.

(9)Гнездо наше, родина возобладала над всеми нашими чувствами. (10)И всё, что мы видим вокруг, что раньше, быть может, мы и не замечали, не оценили, как пахнущий ржаным хлебом дымок из занесённой снегом избы, – теперь пронзительно дорого нам. (11)Человеческие лица, ставшие такими серьезными, и глаза – такими похожими на глаза людей с одной всепоглощающей мыслью, и говор русского языка – всё это наше родное, и мы, живущие в это лихолетье, хранители и сторожа родины нашей.

(12)Все наши мысли о ней, весь наш гнев и ярость – за её поругание, и вся наша готовность – умереть за неё. (13)Так юноша говорит своей возлюбленной: «Дай мне умереть за тебя».

(14)Родина – это движение народа по своей земле из глубин веков к желанному будущему, в которое он верит и создаёт своими руками для себя и своих потомков. (15)Это вечно отмирающий и вечно рождающийся поток людей, несущих свой язык, свою духовную и материальную культуру и непоколебимую веру в законность и нерушимость своего места на земле.

(16)Когда-нибудь, наверно, национальные потоки сольются в одно безбурное море, – в единое человечество. (17)Но для нашего века это за пределами мечты. (18)Наш век – это суровая, железная борьба за свою независимость, за свою свободу и за право строить по своим законам своё общество и своё счастье.

(19)Русский народ создал огромную изустную литературу: мудрые пословицы и хитрые загадки, весёлые и печальные обрядовые песни, торжественные былины, – говорившиеся нараспев, под звон струн, – о славных подвигах богатырей, защитников земли народа, – героические, волшебные, бытовые и пересмешные сказки.

(20)Напрасно думать, что эта литература была лишь плодом народного досуга. (21)Она была достоинством и умом народа. (22)Она становила и укрепляла его нравственный облик, была его исторической памятью, праздничными одеждами его души и наполняла глубоким содержанием всю его размеренную жизнь, текущую по обычаям и обрядам, связанным с его трудом, природой и почитанием отцов и дедов.

(23)Народы Западной Европы получили в наследство римскую цивилизацию. (24)России достались в удел пустынный лес да дикая степь. (25)Вплоть до XVIII века Россия жила по курным избам и всё будущее богатство своё и счастье создавала и носила в мечтах, как скатерть-самобранку за пазухой.

(26)Народ верил в свой талант, знал, что настанет его черёд и другие народы потеснятся, давая ему почётное место в красном углу¹. 

(27)Наша земля немало поглотила полчищ наезжавших на неё насильников. (28)На Западе возникали империи и гибли. (29)Из великих становились малыми, из богатых – нищими. (30)Наша родина ширилась и крепла, и никакая вражья сила не могла пошатнуть её.

(31)Так было, так будет.

 

(По А.Н. Толстому*)

 

* Алексей Николаевич Толстой (1883-1945) – русский и советский писатель.

1 Красный («красивый») угол – священное, почётное место в доме, где находились иконы и обеденный стол.

(1)Ты часто жаловался мне, что тебя «не понимают!». (2)На это даже Гёте и Ньютон не жаловались… (3)Тебя отлично понимают… (4)Если же ты сам себя не понимаешь, то это не вина других.

(5)Уверяю тебя, что, как брат и близкий тебе человек, я тебя понимаю и от всей души тебе сочувствую. (6)Все твои хорошие качества я знаю как свои пять пальцев, ценю их и отношусь к ним с самым глубоким уважением. (7)Я, если хочешь, в доказательство того, что понимаю тебя, могу даже перечислить эти качества. (8)По-моему, ты добр до тряпичности, великодушен, не эгоист, делишься последней копейкой, искренен. (9)Ты чужд зависти и ненависти, простодушен, жалеешь людей и животных, неехиден, незлопамятен, доверчив. (10)Ты одарён свыше тем, чего нет у других: у тебя талант. (11)Этот талант ставит тебя выше миллионов людей, ибо на земле один художник приходится только на два миллиона.

(12)Талант ставит тебя в обособленное положение: будь ты жабой то и тогда бы тебя уважали, ибо таланту всё прощается. (13)Недостаток же у тебя только один. (14)В нём и твоя ложная почва, и твоё горе. (15)Это твоя крайняя невоспитанность. (16)Извини, пожалуйста. (17)Дело в том, что жизнь имеет свои условия. (18)Чтобы чувствовать себя в своей тарелке в интеллигентной среде, чтобы не быть среди неё чужим и самому не тяготиться ею, нужно быть известным образом воспитанным.

(19)Воспитанные люди, по моему мнению, такие.

(20)Они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы. (21)Живя с кем-нибудь, они не делают из этого одолжения, а уходя, не говорят: «С вами жить нельзя!» (22)Они прощают и шум, и холод, и пережаренное мясо, и остроты, и присутствие в их жилье посторонних.

 (23)Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам. (24)Они болеют душой и от того, чего не увидишь простым глазом. 

(25)Они уважают чужую собственность, а потому и платят долги.

(26)Они чистосердечны и боятся лжи как огня. (27)Не лгут они даже в пустяках. (28)Ложь оскорбительна для слушателя и опошляет в его глазах говорящего. (29)Они не рисуются, держат себя на улице так же, как дома, не пускают пыли в глаза меньшей братии. (30)Они неболтливы и не лезут с откровенностями, когда их не спрашивают. (31)Из уважения к чужим ушам они чаще молчат.

(32)Они не уничижают себя с той целью, чтобы вызвать в другом сочувствие и стремление помочь. (33)Они не играют на струнах чужих душ, чтоб в ответ им вздыхали и нянчились с ними. (34)Они не говорят: «Меня не понимают!» 

(35)Они не суетны. (36)Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство со знаменитостями. 

(37)Если они имеют в себе талант, то уважают его. (38)Они жертвуют для него покоем, женщинами, вином, суетой. 

(39)Таковы воспитанные. (40)Чтобы воспитаться и не стоять ниже уровня среды, в которую попал, недостаточно прочесть Пиквика и вызубрить монолог из Фауста. (41)Тут нужны беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля. (42)Тут дорог каждый час.

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург.

 

(1)Об этом человеке носились странные слухи: говорили, что он был нелюдим, ни с кем не знался, вечно сидел один, занимаясь химией, проводил жизнь за микроскопом, читал даже за обедом и ненавидел женское общество. (2)О нём сказано в «Горе от ума»:

– Он химик, он ботаник, 

Князь Фёдор, наш племянник, 

От женщин бегает и даже от меня. 

(3)Мои родственники называли его не иначе как Химик, придавая этому слову порицательный смысл и подразумевая, что химия вовсе не может быть занятием порядочного человека.

(4)С самого начала нашего знакомства Химик увидел, что я серьёзно занимаюсь, и стал уговаривать, чтоб я бросил «пустые» занятия литературой, а принялся бы за естественные науки. (5)Он дал мне речь Кювье о геологических переворотах и де Кандо́леву растительную органографию. (6)Видя, что чтение идёт на пользу, он предложил свои превосходные собрания, снаряды, гербарии и даже своё руководство. (7)Он на своей почве был очень занимателен, чрезвычайно учён, остёр и даже любезен; но для этого не надобно было ходить дальше обезьян; от камней до орангутанга его всё интересовало, далее он неохотно пускался, особенно в философию, которую считал болтовнёй. (8)Он не был ни консерватором, ни отсталым человеком, он просто не верил в людей, то есть верил, что эгоизм – исключительное начало всех действий, и находил, что его сдерживает только безумие одних и невежество других.

(9)Меня возмущал его материализм. (10)Поверхностный и со страхом пополам вольтерианизм наших отцов нисколько не был похож на материализм Химика. (11)Его взгляд отличался спокойствием, последовательностью, завершённостью и напоминал известный ответ Лаланда Наполеону. (12)«Кант принимает гипотезу бога», – сказал ему Бонапарт. (13)«Государь, – возразил астроном, – мне в моих занятиях никогда не случалось нуждаться в этой гипотезе».

(14)Взгляд его становился ещё безотраднее во всех жизненных вопросах. (15)Он находил, что на человеке так же мало лежит ответственности за добро и зло, как на звере; что всё – дело организации, обстоятельств и вообще устройства нервной системы, от которой больше ждут, нежели она в состоянии дать. (16)Семейную жизнь он не любил, говорил с ужасом о браке и наивно признавался, что он прожил тридцать лет, не любя ни одной женщины. (17)Впрочем, одна тёплая струйка в этом охлаждённом человеке ещё оставалась, она была видна в его отношениях к старушке матери; они много страдали вместе от отца, бедствия сильно сплавили их; он трогательно окружал одинокую и болезненную старость её, насколько умел, покоем и вниманием.

(18)Теорий своих, кроме химических, он никогда не проповедовал, они высказывались случайно, вызывались мною. (19)Он даже нехотя отвечал на мои романтические и философские возражения; его ответы были коротки, он их делал улыбаясь и с той деликатностью, с которой большой, старый мастиф играет со шпицем, позволяя ему себя теребить и только легко отгоняя лапой.

(20)Но это-то меня и дразнило всего больше, и я неутомимо возвращался к разговору, не выигрывая, впрочем, ни одного пальца почвы. (21)Впоследствии, то есть лет через двенадцать, я много раз поминал Химика так, как поминал замечания моего отца; разумеется, он был прав в трёх четвертях всего, на что я возражал. (22)Но ведь и я был прав. 

(23)Есть истины, которые, как политические права, не передаются раньше известного возраста.

(24)Влияние Химика заставило меня избрать физико-математическое отделение; может, ещё лучше было бы вступить в медицинское, но беды большой в том нет, что я сперва посредственно выучил, потом основательно забыл дифференциальные и интегральные исчисления.

(25)Без естественных наук нет спасения современному человеку, без этой здоровой пищи, без этого строгого воспитания мысли фактами, без этой близости к окружающей нас жизни, без смирения перед её независимостью – где-нибудь в душе остаётся монашеская келья и в ней мистическое зерно, которое может разлиться тёмной водой по всему разумению.

 

(По А.И. Герцену*)

 

* Александр Иванович Герцен (1812-1870) – русский публицист, писатель, педагог, философ, автор мемуарной хроники «Былое и думы».

(1)Тётя Полли и Гильдегарда взяли крошечный карманный фонарик с рефлектором (для осмотра горла), флакон с какой-то жидкостью и записную книжку и ушли.

(2)Отец предлагал им провожатого, но они не взяли и сказали, что надо зайти подряд в каждую избу.

(3)До вечера было сделано множество вещей: в риге¹ было настлано двадцать семь постелей из сухой костры² и на них уложили соответственное число больных людей, освободив крестьянские избы. (4)При этой «эвакуации» насилий не было, но имели своё место энергия и настойчивость обеих женщин, которые сами при этом работали в поте лица и не пришли обедать до тёмного вечера.

(5)Матушка долго и напрасно ждала их и сердилась. (6)Обед весь перестоялся и был испорчен. (7)Отец стыдился покинуть тётю и англичанку одних с больными мужиками и бабами и тоже оставался в риге: он помогал им раскладывать больных и защищать их от сквозного ветра в импровизированном для них бараке.

(8)Отец, тётя Полли и Гильдегарда пришли в дом, когда уже был вечер, и ели скоро и с аппетитом, а говорили мало. (9)На лицах у обеих женщин как будто отпечаталось то выражение, какое они получили в ту минуту, когда тётя проговорила:

— Это ужасно: круглый голод – голод ума, сердца и души… (10)И тогда уже – полный голод!

(11)Ни тётя Полли, ни Гильдегарда не были теперь разговорчивы, даже отвечали суховато, как бы неохотно.

(12)Мать им сказала:

— Извините за обед… (13)Он весь перешёл – вы сами виноваты, что дотянули обед до звезды.

(14)Гильдегарда её, кажется, не поняла; но тётя, разумеется, поняла, но небрежно ответила:

— До звезды!.. (15)Ах да… и ты права: мы в самом деле очень любим звёзды… их видеть так отрадно. (16)Там ведь, без сомнения, живут другие существа, у которых, может быть, нет столько грубых нужд, как у нас, и потому они, должно быть, против нас лучше, чище, меньше самолюбивы и больше сострадательны и добры…

— (17)Но ведь это фантазия, — заметила мама.

(18)Тётя ей не отвечала.

— (19)Притом мы все очень грешны – зачем нам мечтать так высоко! — молвила мать, конечно без всякого намёка для тёти.

(20)Тётя её слышала и произнесла тихо:

— Надо подниматься.

— (21)Да ведь как это сказать…

(22)Матушка, кажется, побоялась сбиться с линии, а тётя ничего более не говорила: она озабоченно копошилась, ища что-то в своём дорожном бауле, а Гильдегарда в это время достала из тёмного кожаного футляра что-то такое, что я принял за ручную аптечку, и перешла с этим к окну, в которое смотрелось небо, усеянное звёздами.

(23)Мама вышла. (24)Тётя закрыла баул, подошла к столу, на котором горели две свечки, и обе их потушила, а потом подошла к англичанке и тихо её обняла. (25)Они минуту стояли молча, и вдруг по комнате понеслись какие-то прекрасные и до сей поры никому из нас не знакомые звуки. (26)То, что я принял за ручную аптечку, была концертина³, в её тогдашней примитивной форме, но звуки её были полны и гармоничны, и под их аккомпанемент Гильдегарда и тётя запели тихую песнь – англичанка пела густым контральто, а тётя Полли высоким фальцетом.

(27)Я был поражён тихой гармонией этих стройных звуков, так неожиданно наполнивших дом наш, а простой смысл дружественных слов песни пленил моё понимание. (28)Я почувствовал необыкновенно полную радость оттого, что всякий человек сейчас же может вступить в настроение, для которого нет расторгающего значения времени и пространства.

(29)О, какая это была минута! (30)Я уткнулся лицом в спинку мягкого кресла и плакал впервые слезами неведомого мне до сей поры счастья, и это довело меня до такого возбуждения, что мне казалось, будто комната наполняется удивительным тихим светом и свет этот плывёт сюда прямо со звёзд, пролетает в окно, у которого поют две пожилые женщины, и затем озаряет внутри меня моё сердце, а в то же время все мы – и голодные мужики, и вся земля – несёмся куда-то навстречу мирам…

(31)Этот вечер, который я вспоминаю теперь, когда голова моя значительно укрыта снегом житейской зимы, кажется, оказал влияние на всю мою жизнь.

 

(По Н.С. Лескову*)

 

* Николай Семёнович Лесков (1831-1895) – русский писатель, драматург, автор известных романов, повестей и рассказов.

 

1 Ри́га – сарай для сушки снопов и молотьбы.

2 Костра́ – жёсткая часть стебля волокнистых растений (например, льна), раздробляемая и отделяемая от волокна при мятье, трепании и т.п.

3 Концерти́на – небольшая гармошка обычно шестиугольной формы, с четырьмя параллельными рядами кнопок.

 

— (1)Что же касается меня, господа, то я всегда с восторгом встречаю оправдательные приговоры, — сказал Михаил Карлович, садовник графа N. — (2)Я не боюсь за нравственность и за справедливость, когда говорят «невиновен», а, напротив, чувствую удовольствие. (3)Даже когда моя совесть говорит мне, что, оправдав преступника, присяжные сделали ошибку, то и тогда я торжествую. (4)Судите сами, господа: если судьи и присяжные более верят человеку, чем уликам, вещественным доказательствам и речам, то разве эта вера в человека сама по себе не выше всяких житейских соображений?

— (5)Мысль хорошая, — сказал я.

— (6)Но это не новая мысль. (7)Помнится, когда-то очень давно я слышал даже легенду на эту тему, — сказал садовник и улыбнулся. — (8)Мне рассказывала её моя покойная бабушка. 

(9)Мы попросили его рассказать эту легенду.

— (10)В одном маленьком городке, — начал он, — поселился пожилой, одинокий и некрасивый господин по фамилии Томсон или Вильсон, – ну это всё равно. (11)Дело не в фамилии. (12)Профессия у него была благородная: он лечил людей. (13)Жители города были очень рады, что Бог наконец послал им человека, умеющего лечить болезни, и гордились, что в их городе живёт такой замечательный человек. (14)«Он знает всё», – говорили про него. 

(15)Но этого было недостаточно. (16)Надо было ещё говорить: «Он любит всех!» (17)В груди этого учёного человека билось чудное, ангельское сердце. (18)Ведь жители города были для него чужие, не родные, но он любил их, как детей, и не жалел для них своей жизни. (19)У него самого была чахотка, он кашлял, но, когда его звали к больному, забывал про свою болезнь, не щадил себя и, задыхаясь, взбирался на горы, как бы высоки они ни были. (20)Он пренебрегал зноем и холодом, презирал голод и жажду. (21)Денег он не брал, и, странное дело, когда умирал пациент, то доктор шёл вместе с родственниками за гробом и плакал.

(22)Признательность жителей не имела границ. (23)В городке и его окрестностях не было человека, который позволил бы себе не только сделать ему что-нибудь неприятное, но даже подумать об этом. 

(24)И вот этот человек, который, казалось, своею святостью оградил себя от всего злого, доброжелателями которого считались даже разбойники и бешеные, однажды был найден в овраге убитым. (25)Можете же представить себе теперь ту скорбь, какая овладела жителями города и окрестностей. (26)Все в отчаянии, не веря своим глазам, спрашивали себя: кто мог убить этого человека? (27)Судьи, которые проводили следствие, сказали так: «Здесь мы имеем все признаки убийства, но так как нет на свете такого человека, который мог бы убить нашего доктора, то, очевидно, убийства тут нет и совокупность признаков является только простою случайностью. (28)Нужно предположить, что доктор в потёмках сам упал в овраг и ушибся до смерти». 

(29)Но вдруг, можете себе представить, случай наводит на убийцу. (30)Увидели, как один шалопай, уже много раз судимый, пропивал в кабаке табакерку и часы, принадлежавшие доктору. (31)Когда стали его уличать, он смутился и сказал какую-то очевидную ложь. (32)Сделали у него обыск и нашли рубаху с окровавленными рукавами и докторский ланцет в золотой оправе. (33)Каких же ещё нужно улик? (34)Злодея посадили в тюрьму. (35)Жители возмущались и в то же время говорили:

— Невероятно! (36)Не может быть! (37)Смотрите, как бы не вышло ошибки; ведь случается, что улики говорят неправду!

(38)На суде убийца упорно отрицал свою вину. (39)Всё говорило против него, и убедиться в его виновности было так же нетрудно, как в том, что земля чёрная, но судьи точно с ума сошли: они по десяти раз взвешивали каждую улику, недоверчиво посматривали на свидетелей, краснели, пили воду…

— (40)Обвиняемый! — наконец обратился главный судья к убийце. (41)Суд признал тебя виновным в убийстве доктора такого-то и приговорил тебя к… 

(42)Главный судья хотел сказать: «к смертной казни», но выронил из рук бумагу, на которой был написан приговор, вытер холодный пот и закричал:

— Нет! (43)Если я неправильно сужу, то пусть меня накажет Бог, но, клянусь, подсудимый не виноват! (44)Я не допускаю мысли, что мог найтись такой человек, который осмелился бы убить нашего доктора! (45)Человек не способен пасть так низко!

— (46)Да, нет такого человека, — согласились прочие судьи.

— (47)Нет! — откликнулась толпа. — (48)Отпустите его!

(49)Убийцу отпустили на все четыре стороны, и ни одна душа не упрекнула судей в несправедливости. (50)Пусть оправдательный приговор принесёт жителям городка вред, но зато, посудите, какое благотворное влияние имела на них эта вера в человека, вера, которая ведь не остаётся мёртвой: она воспитывает в нас великодушные чувства и всегда побуждает любить и уважать каждого человека. (51)Каждого!

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург.

 

(1)В эту ночь снились мне безобразнейшие сны. (2)Немудрено: весь вечер давили меня воспоминания о каторжных годах моей школьной жизни, и я не мог от них отвязаться. (3)Меня сунули в эту школу мои дальние родственники, от которых я зависел и о которых с тех пор не имел никакого понятия, – сунули сиротливого, уже забитого их попрёками, уже задумывающегося, молчаливого и дико на всё озиравшегося. (4)Товарищи встретили меня злобными и безжалостными насмешками за то, что я ни на кого из них не был похож. (5)Но я не мог насмешек переносить; я не мог так дёшево уживаться, как они уживались друг с другом. (6)Я возненавидел их тотчас и заключился от всех в пугливую, уязвлённую и непомерную гордость. (7)Грубость их меня возмутила. (8)Они цинически смеялись над моим лицом, над моей мешковатой фигурой; а между тем какие глупые у них самих были лица! (9)В нашей школе выражения лиц как-то особенно глупели и перерождались. (10)Сколько прекрасных собой детей поступало к нам. (11)Через несколько лет на них и глядеть становилось противно. (12)Ещё в шестнадцать лет я угрюмо на них дивился; меня уж и тогда изумляли мелочь их мышления, глупость их занятий, игр, разговоров. (13)Они таких необходимых вещей не понимали, такими внушительными, поражающими предметами не интересовались, что поневоле я стал считать их ниже себя. (14)Не оскорблённое тщеславие подбивало меня к тому, и, ради Бога, не вылезайте ко мне с приевшимися до тошноты казёнными возражениями, что я только мечтал, а они уж и тогда действительную жизнь понимали. (15)Ничего они не понимали, никакой действительной жизни, и, клянусь, это-то и возмущало меня в них наиболее. (16)Напротив, самую очевидную, режущую глаза действительность они принимали фантастически глупо и уже тогда привыкли поклоняться одному успеху. (17)Над всем, что было справедливо, но унижено и забито, они жестокосердно и позорно смеялись. (18)Чин почитали за ум; в шестнадцать лет уже толковали о теплых местечках. (19)Конечно, много тут было от глупости, от дурного примера, беспрерывно окружавшего их детство и отрочество. (20)Развратны они были до уродливости. (21)Разумеется, и тут было больше внешности, больше напускной циничности; разумеется, юность и некоторая свежесть мелькали и в них даже из-за разврата; но непривлекательна была в них даже и свежесть и проявлялась в каком-то ёрничестве. (22)Я ненавидел их ужасно, хотя, пожалуй, был их же хуже. (23)Они мне тем же платили и не скрывали своего ко мне омерзения. (24)Но я уже не желал их любви; напротив, я постоянно жаждал их унижения. (25)Чтоб избавить себя от их насмешек, я нарочно начал как можно лучше учиться и пробился в число самых первых. (26)Это им внушило некоторое почтение. (27)К тому же все они начали помаленьку понимать, что я уже читал такие книги, которых они не могли читать, и понимал такие вещи (не входившие в состав нашего специального курса), о которых они и не слыхивали. (28)Дико и насмешливо смотрели они на это, но нравственно подчинялись, тем более что даже учителя обращали на меня внимание по этому поводу. (29)Насмешки прекратились, но осталась неприязнь, и установились холодные, натянутые отношения. (30)Под конец я сам не выдержал: с летами развивалась потребность в людях, в друзьях. (31)Я попробовал было начать сближаться с иными; но всегда это сближение выходило неестественно и так само собой и оканчивалось. (32)Был у меня раз как-то и друг. (33)Но я уже был деспот в душе; я хотел неограниченно властвовать над его душой; я хотел вселить в него презрение к окружавшей его среде; я потребовал от него высокомерного и окончательного разрыва с этой средой. (34)Я испугал его моей дружбой; я доводил его до слёз, до судорог; он был наивная и отдающаяся душа; но когда он признал моё первенство, я тотчас же возненавидел его и оттолкнул от себя, – точно он и нужен был мне только для одержания над ним победы, для одного его подчинения. (35)Но всех я не мог победить; мой друг тоже ни на одного из них не был похож и составлял самое редкое исключение. (36)Первым делом моим по выходе из школы было оставить ту специальную службу, к которой я предназначался, чтобы все нити порвать…

 

(По Ф.М. Достоевскому*)

* Фёдор Михайлович Достоевский (1821-1881) – русский писатель, мыслитель, философ, публицист, член-корреспондент Петербургской академии наук.

 

 

(1)Удивительная работа – воспоминания. (2)Мы вспоминаем нечто по совершенно неизвестной нам причине. (3)Скажите себе: «Вот сейчас я вспомню что-нибудь из детства». (4)Закройте глаза и скажите это. (5)Вспомнится нечто совершенно не предвиденное вами. (6)Участие воли здесь исключено. (7)Картина зажигается, включённая какими-то инженерами позади вашего сознания… 

(8)Когда я начал учиться в гимназии, мне было лет одиннадцать. (9)Всего одиннадцать лет отделяли меня от моего несуществования в мире, и уже я был в форменной фуражке, в тужурке¹, в кожаном поясе с металлической бляхой посередине живота. (10)Уже я стоял перед географической картой двух полушарий, смотрел на лиловые многоугольники колоний, на раковину Мадагаскара, читал и понимал слово «Великобритания»… (11)Уже я писал готические немецкие буквы, уже думал о героях истории, которые были до меня – до моих одиннадцати лет. (12)Как я воспринимал то обстоятельство, что я живу ещё немного, начал жить ещё очень недавно? (13)Я этого обстоятельства вообще не воспринимал. (14)Скорее, другие мне говорили, что я маленький. (15)Сам я этого не чувствовал, об этом не размышлял. (16)Я не думал о том, что можно быть каким-нибудь другим, кроме того, кем я был. (17)Если мне хотелось быть взрослым, то я думал не о физических изменениях, а только о тех возможностях, которые даны взрослому: не готовить уроки, есть сколько хочешь пирожных. (18)Я был человек, просто человек, не зная о себе, что я маленький, что только недавно явился в мир, что расту, узнаю, постигаю и тому подобное. (19)Именно – я был просто человек…

(20)Я думал, что после окончания гимназии я куплю велосипед и совершу на нём поездку по Европе. (21)Первая война ещё не начиналась, ещё всё было очень старинно: солдаты в чёрных мундирах с красными погонами, зверинец на Куликовом поле с одним львом, говорящая голова в зеркальном ящике в балагане. (22)Ещё бывала первая любовь, когда девочка смотрела на тебя с балкона, и ты думал, не уродлив ли ты. (23)Ещё отец девочки, моряк в парадном мундире, гремя палашом², шёл тебе навстречу и отвечал тебе на поклон, отчего ты бежал во весь дух, сам не зная куда, обезумевший от счастья. (24)Ещё продавали из-за зелёного прилавка квас по две копейки за стакан, и ты возвращался после игры в футбол, неся в ушах звон мяча.

(25)Я не купил велосипеда и не совершил путешествия по Европе. (26)Горел Верден, Реймский собор, в котором в своё время бракосочеталась с французским королём дочь Ярослава Мудрого. (27)Появились первые танки, и впервые аэропланы стали сбрасывать бомбы. (28)Однако в музеях по-прежнему висели необыкновенные картины, прекрасные, как деревья на закате. (29)Во сне я иногда вижу своё пребывание в Европе, которого никогда не было. (30)Чаще всего мне снится Краков в виде стены, идущей кверху вдоль дороги, – старой стены, с которой свисают растения, стучащие по ней ветками и шелестящие цветами… 

(31)Я ещё люблю вспоминать. (32)Я мало что знаю о жизни. (33)Мне больше всего нравится, что в ней есть звери, большие и маленькие, что в ней есть звёзды, выпукло и сверкающе смотрящие на меня с ясного неба, что в ней есть деревья, прекрасные, как картины, и ещё многое и многое… 

(34)Какая чудесная вещь – свобода воспоминаний! (35)Какая прелесть в том, что они появляются как им угодно и никак мы не можем заставить себя вспомнить именно это, а не другое. (36)Разумеется, есть точная закономерность этого возникновения, но – увы – мы её никогда не поймём.

 

(По Ю.К. Олеше*)

 

* Юрий Карлович Олеша (1899-1960) – русский советский писатель, поэт, драматург, журналист, киносценарист.

 

1 Тужу́рка – двубортная домашняя или форменная куртка.

2 Пала́ш – рубящее и колющее ручное оружие с длинным прямым клинком.

(1)Мне хотелось бы на прощание (в мои годы всякое свидание с людьми есть прощание) вкратце сказать вам, как, по моему понятию, надо жить людям для того, чтобы жизнь наша не была злом и горем, какою она теперь кажется большинству людей, а была бы тем благом и радостью, какою она и должна быть.

(2)Всё дело в том, как понимает человек свою жизнь. (3)Если понимать свою жизнь так, что она дана мне, Ивану, Петру, Марье, чтобы добыть как можно больше всяких радостей, удовольствий, счастья этому «я», Ивану, Петру, Марье, то жизнь всегда и для всех будет несчастна и озлобленна.

(4)Несчастная и озлобленная жизнь будет потому, что всего, чего хочется для себя одному человеку, хочется и всякому другому. (5)А так как каждому хочется всякого добра как можно больше для себя и добро это одно и то же для всех людей, то добра этого для всех всегда недостаёт. (6)И если люди живут каждый для себя – не миновать им отнимать друг у друга, бороться, злиться друг на друга, и от этого жизнь их не бывает счастливою. (7)Если временами люди и добудут себе того, чего им хочется, то им всегда мало, и они стараются добыть всё больше и больше и, кроме того, ещё и боятся, что у них отнимут то, что они добыли, и завидуют тем, которые добыли то, чего у них нет.

(8)Так что если люди понимают свою жизнь каждый в своём теле, то жизнь таких людей не может не быть несчастною. (9)Такая она и есть теперь для всех таких людей.

(10)А такою, то есть несчастною, жизнь не должна быть. (11)Жизнь дана нам на благо, и так мы все и понимаем жизнь. (12)Для того же, чтобы жизнь была такою, людям надо понимать, что жизнь наша настоящая никак не в нашем теле, а в том духе, который живёт в нашем теле, и что благо наше не в том, чтобы угождать и делать то, чего хочет тело, а в том, чтобы делать то, чего хочет этот дух один и тот же, живущий в нас так же, как и во всех людях. (13)Хочет же этот дух блага себе, духу. (14)А так как дух этот во всех людях один и тот же, то и хочет он блага всем людям. (15)Желать же блага всем людям значит любить людей. (16)Любить же людей никто и ничто помешать не может; а чем больше человек любит, тем жизнь его становится свободнее и радостнее.

(17)Так что выходит, что угодить телу человек, сколько бы он ни старался, никогда не в силах, потому что то, что нужно телу, не всегда можно добыть, а если добывать, то надо бороться с другими. (18)Угодить же душе человек всегда может, потому что душе нужна только любовь, а для любви не нужно ни с кем бороться; не только не нужно бороться с другими людьми, а напротив, чем больше любишь, тем больше с ними сближаешься. (19)Так что любви ничто помешать не может, и всякий человек чем больше любит, тем всё больше и больше не только сам делается счастливым и радостным, но и делает счастливыми и радостными других людей.

(20)Так вот это-то, милые братья, мне хотелось сказать вам на прощание, сказать то, чему учили вас все мудрецы мира: что жизнь наша бывает несчастна от нас самих, что та сила, которая послала нас в жизнь и которую мы называем Богом, послала нас не затем, чтобы мы мучились, а затем, чтобы имели то самое благо, какого мы все желаем, и что не получаем мы это предназначенное нам благо только тогда, когда понимаем жизнь не так, как должно, и делаем не то, что должно.

(21)А то мы жалуемся на жизнь, что жизнь наша плохо устроена, а не думаем того, что не жизнь наша плохо устроена, а что делаем мы не то, что нужно. (22)А это всё равно, как если бы пьяница стал жаловаться на то, что спился он оттого, что много завелось трактиров и кабаков, тогда как завелось много трактиров и кабаков только оттого, что много развелось таких же, как он, пьяниц.

(23)Жизнь дана людям на благо, только бы они пользовались ею, как до́лжно ею пользоваться. (24)Только бы жили люди не ненавистью друг к другу, а любовью, и жизнь была бы неперестающим благом для всех.

 

(По Л.Н. Толстому*)

* Лев Николаевич Толстой (1828-1910) – писатель, классик русской литературы.

(1)Я хочу вам рассказать, какая перемена произошла во мне в те немногие часы, пока я был в усадьбе брата. (2)Вечером, когда мы пили чай, кухарка подала к столу полную тарелку крыжовнику. (3)Это был не купленный, а собственный крыжовник, собранный в первый раз с тех пор, как были посажены кусты. (4)Мой брат засмеялся и минуту глядел на крыжовник, молча, со слезами, – он не мог говорить от волнения, потом положил в рот одну ягоду, поглядел на меня с торжеством ребёнка, который наконец получил свою любимую игрушку, и сказал: 

— Как вкусно! 

(5)И он с жадностью ел и всё повторял: 

— Ах, как вкусно! (6)Ты попробуй! 

(7)Было жёстко и кисло, но, как сказал Пушкин, «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман». (8)Я видел счастливого человека, заветная мечта которого осуществилась так очевидно, который достиг цели в жизни, получил то, что хотел, который довольствовался своею судьбой, самим собой. (9)К моим мыслям о человеческом счастье всегда почему-то примешивалось что-то грустное, теперь же, при виде счастливого человека, мною овладело тяжёлое чувство, близкое к отчаянию. (10)Особенно тяжело было ночью. (11)Мне постлали постель в комнате рядом со спальней брата, и мне было слышно, как он не спал и как вставал и подходил к тарелке с крыжовником и брал по ягодке. (12)Я соображал: как, в сущности, много довольных, счастливых людей! (13)Какая это подавляющая сила! (14)Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, враньё… (15)Между тем во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч живущих в городе ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. (16)Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днём едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно тащат на кладбище своих покойников; но мы не видим и не слышим тех, которые страдают, и то, что страшно в жизни, происходит где-то за кулисами. (17)Всё тихо, спокойно, и протестует одна только немая статистика: столько-то с ума сошло, столько-то вёдер выпито, столько-то детей погибло от недоедания… (18)И такой порядок, очевидно, нужен; очевидно, счастливый чувствует себя хорошо только потому, что несчастные несут своё бремя молча, и без этого молчания счастье было бы невозможно. (19)Это общий гипноз. (20)Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему когти, стрясётся беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других. (21)Но человека с молоточком нет, счастливый живёт себе, и мелкие житейские заботы волнуют его слегка, как ветер осину, – и всё обстоит благополучно.

(22)В ту ночь мне стало понятно, как я тоже был доволен и счастлив. (23)Я тоже за обедом и на охоте поучал, как жить, как веровать, как управлять народом. (24)Я тоже говорил, что ученье свет, что образование необходимо, но для простых людей пока довольно одной грамоты. (25)Свобода есть благо, говорил я, без нее нельзя, как без воздуха, но надо подождать. (26)Да, я говорил так, а теперь спрашиваю: во имя чего ждать? (27)Во имя каких соображений? (28)Мне говорят, что не все сразу, всякая идея осуществляется в жизни постепенно, в своё время. (29)Но кто это говорит? (30)Где доказательства, что это справедливо? (31)Я, живой, мыслящий человек, стою над рвом и жду, когда он зарастёт, в то время как, может быть, я мог бы перескочить через него или построить через него мост. 

(32)Я уехал тогда от брата рано утром, и с тех пор для меня стало невыносимо бывать в городе. (33)Меня угнетают тишина и спокойствие, я боюсь смотреть на окна, так как для меня теперь нет более тяжёлого зрелища, как счастливое семейство, сидящее вокруг стола и пьющее чай. 

(34)Ах, если б я был молод! (35)Пока молоды, сильны, бодры, не уставайте делать добро! (36)Счастья нет, и не должно его быть, а если в жизни есть смысл и цель, то смысл этот и цель вовсе не в нашем счастье, а в чём-то более разумном и великом. (37)Делайте добро!

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон Павлович Чехов (1860-1904) – русский писатель, прозаик, драматург, публицист, врач, общественный деятель.

(1)Пропала совесть. (2)По-старому толпились люди на улицах и в театрах; по-старому они то догоняли, то перегоняли друг друга; по-старому суетились и ловили на лету куски, и никто не догадывался, что чего-то вдруг стало недоставать и что в общем жизненном оркестре перестала играть какая-то дудка. (3)Многие начали даже чувствовать себя бодрее и свободнее. (4)Легче сделался ход человека; ловчее стало подставлять ближнему ногу, удобнее льстить, пресмыкаться, обманывать, наушничать и клеветать. (5)Всякую болезнь вдруг как рукой сняло; люди не шли, а как будто неслись; ничто не огорчало их, ничто не заставляло задуматься; и настоящее, и будущее – всё, казалось, так и отдавалось им в руки, – им, счастливцам, не заметившим пропажи совести. 

(6)Совесть пропала вдруг… почти мгновенно! (7)Ещё вчера эта надоедливая приживалка так и мелькала перед глазами, так и чудилась возбуждённому воображению, и… ничего! (8)Исчезли досадные призраки, а вместе с ними улеглась и та нравственная смута, которую приводила за собой обличительница-совесть. (9)Оставалось только смотреть на божий мир и радоваться; мудрые мира поняли, что они наконец освободились от последнего ига, которое затрудняло их движения, и, разумеется, поспешили воспользоваться плодами этой свободы. (10)Люди остервенились; пошли грабежи и разбои, началось вообще разорение. 

(11)А бедная совесть лежала между тем на дороге, истерзанная, оплёванная, затоптанная ногами пешеходов. (12)Всякий швырял её, как негодную ветошь, подальше от себя; всякий удивлялся, каким образом в благоустроенном городе, и на самом бойком месте, может валяться такое вопиющее безобразие. (13)И бог знает, долго ли бы пролежала таким образом бедная изгнанница, если бы не поднял её какой-то несчастный пропоец, позарившийся с пьяных глаз даже на негодную тряпицу, в надежде получить за неё шкалик. 

(14)И вдруг он почувствовал, что его пронизала словно электрическая струя какая-то. (15)Мутными глазами начал он озираться кругом и совершенно явственно ощутил, что голова его освобождается от винных паров и что к нему постепенно возвращается то горькое сознание действительности, на избавление от которого были потрачены лучшие силы его существа…

(16)Жалкому пропойцу всё его прошлое кажется сплошным безобразным преступлением… (17)Что такое его прошлое, почему он прожил его так, а не иначе, что такое он сам – всё это такие вопросы, на которые он может отвечать только удивлением и полнейшею бессознательностью…

(18)Увы, проснувшееся сознание не приносит ему с собой ни примирения, ни надежды, а встрепенувшаяся совесть указывает только один выход – выход бесплодного самообвинения. (19)И прежде кругом была мгла, да и теперь та же мгла, только населившаяся мучительными привидениями; и прежде на руках звенели тяжёлые цепи, да и теперь те же цепи, только тяжесть их вдвое увеличилась, потому что он понял, что это цепи.

— (20)Батюшки, не могу… несносно! — криком кричит жалкий пропоец, а толпа хохочет и глумится над ним. 

(21)Она не понимает, что пропоец никогда не был так свободен от винных паров, как в эту минуту, что он просто сделал несчастную находку, которая разрывает на части его бедное сердце. (22)Если бы она сама набрела на эту находку, то уразумела бы, конечно, что есть на свете горесть, лютейшая всех горестей, – это горесть внезапно обретённой совести…

(23)«Нет, надо как-нибудь её сбыть, а то с ней пропадёшь, как собака!» – думает жалкий пьяница и уже хочет бросить свою находку на дорогу, но его останавливает близ стоящий хожалый.

— (24)Ты, брат, кажется, подбрасыванием подмётных пасквилей заниматься вздумал! — говорит он ему, грозя пальцем. — (25)У меня, брат, и в части за это посидеть недолго!

(26)Пропоец проворно прячет находку в карман и удаляется с нею. (27)Озираясь и крадучись, приближается он к питейному дому, в котором торгует старинный его знакомый, Прохорыч. (28)Сначала он заглядывает потихоньку в окошко и, увидев, что в кабаке никого нет, а Прохорыч один-одинёхонек дремлет за стойкой, в мгновение ока растворяет дверь, вбегает, и, прежде нежели Прохорыч успевает опомниться, ужасная находка уже лежит у него в руке…

(29)И долго таким образом шаталась бедная, изгнанная совесть по белому свету, и перебывала она у многих тысяч людей. (30)Но никто не хотел её приютить, а всякий, напротив того, только о том думал, как бы отдаляться от неё и хоть бы обманом, да сбыть с рук…

 

(По М.Е. Салтыкову-Щедрину*) 

* Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин (1826-1889) – русский писатель, журналист, редактор журнала «Отечественные записки».

(1)В Московском университете преподаётся студентам декламация, то есть искусство говорить красиво и выразительно. (2)Нельзя не порадоваться этому прекрасному нововведению. (3)Мы, русские люди, любим поговорить и послушать, но ораторское искусство у нас в совершенном загоне. (4)В земских и дворянских собраниях, учёных заседаниях, на парадных обедах и ужинах мы застенчиво молчим или же говорим вяло, беззвучно, тускло, не зная, куда девать руки. (5)Нам говорят слово, а мы в ответ – десять, потому что не умеем говорить коротко и не знакомы с той грацией речи, когда при наименьшей затрате сил достигается известный эффект. 

(6)У нас много присяжных поверенных¹, прокуроров, профессоров, проповедников, в которых по существу их профессий должно бы предполагать ораторскую жилку. (7)У нас много учреждений, в которых по обязанностям службы много и долго говорят, но у нас совсем нет людей, умеющих выражать свои мысли ясно, коротко и просто.

(8)В обеих столицах насчитывают всего-навсего настоящих ораторов пять-шесть, а о провинциальных ораторах что-то не слыхать. (9)На кафедрах у нас сидят заики и шептуны, которых можно слушать и понимать, только приспособившись к ним. (10)На литературных вечерах дозволяется читать даже очень плохо, так как публика давно уже привыкла к этому, и когда читает свои стихи какой-нибудь поэт, то она не слушает, а только смотрит. 

(11)Рассказывают про одного музыкального и художественного критика, который несколько лет назад в клубе художников, желая прочесть лекцию, минут пять изображал из себя молчаливую, смущённую статую: постоял на эстраде, помялся, да с тем и ушёл, не произнеся ни одного слова. (12)А сколько историй можно бы было рассказать про жрецов науки, которые «изводили» своих слушателей и в конце концов возбуждали к науке полнейшее отвращение.

(13)Мы не гоняемся за наслаждениями и не ищем их, и нас поэтому нисколько не тревожит, что мы, равнодушные к ораторскому искусству, лишаем себя одного из высших и благороднейших наслаждений, доступных человеку. (14)Но если не хочется наслаждаться, то по крайней мере не мешало бы вспомнить, что во все времена богатство языка и ораторское искусство шли рядом. (15)В обществе, где презирается истинное красноречие, царят ханжество слова или пошлое краснобайство. (16)И в древности, и в новейшее время ораторство было одним из сильнейших рычагов культуры. (17)Немыслимо, чтобы проповедник не был в то же время и увлекательным оратором. (18)Все лучшие государственные люди в эпоху процветания государств, лучшие философы, поэты, реформаторы были в то же время и лучшими ораторами. (19)«Цветами» красноречия был усыпан путь ко всякой карьере, и искусство говорить считалось обязательным. 

(20)Быть может, и мы когда-нибудь дождёмся, что наши юристы, профессора и вообще должностные лица, обязанные по службе говорить не только учёно, но и вразумительно и красиво, не станут оправдываться тем, что они «не умеют» говорить. (21)Несомненно, для интеллигентного человека дурно говорить должно считаться таким же неприличием, как и не уметь читать и писать. (22)Поэтому и в деле образования и воспитания обучение красноречию следовало бы считать неизбежным.

 

(По А.П. Чехову*)

* Антон, Павлович Чехов (1860-1904) – известный русский писатель, прозаик, драматург.

¹ Присяжный поверенный – адвокат в Российской империи с 1864 по 1917 г.

(1)Это происходило в большой оранжерее, принадлежавшей очень странному человеку, миллионеру и нелюдиму, тратившему все свои несметные доходы на редкие и красивые цветы. (2)Тысячи различных цветов наполняли воздух оранжереи своими ароматами. (3)Другие цветы, лишённые аромата, отличались пышною красотою. 

(4)Но было в оранжерее одно странное растение, которое, по-видимому, ничем не могло бы обратить на себя внимание, кроме своей уродливости. (5)Прямо из корня выходили у него длинные листья, узкие, мясистые и покрытые острыми колючками. (6)Цветы никогда не показывались между ними, но зато торчал вверх длинный, прямой зелёный стержень. (7)Это растение называлось Столетником. 

(8)Цветы в оранжерее жили непонятной для людей жизнью. (9)Один только урод Столетник был изгнанником в этой семье. (10)Он не знал никогда ни дружбы, ни участия, ни сострадания, ни разу в продолжение многих лет ничья любовь не согрела его своим теплом. (11)И он так привык к общему презрению, что давно уже переносил его молча, затаив в глубине души острое страдание. (12)Привык он быть и постоянным предметом общих насмешек. (13)Цветы никогда не прощают своим собратьям уродливости. 

(14)Однажды июльским утром в теплице распустился цветок редкой кашемирской розы. (15)Со всех сторон послышались шумные возгласы восхищения: 

— Как хороша эта молодая Роза! (16)Как она свежа и ароматна! (17)Она будет лучшим украшением нашего общества! (18)Это наша царица. 

(19)И она слушала эти похвалы, стыдливая, вся рдеющая, вся облитая золотом солнца, точно настоящая царица. (20)И все цветы в виде привета наклоняли перед ней свои волшебные венчики. 

(21)Проснулся и несчастный Столетник, взглянул — и затрепетал от восторга. 

— (22)О, как ты прекрасна, Царица! — прошептал он. 

(23)И когда он это сказал, вся оранжерея наполнилась неудержимым смехом. 

— (24)Кто это? — спросила, улыбаясь, молодая Царица. 

— (25)Этот урод? — воскликнул Пион. — (26)Никто из нас не знает, кто он и откуда, он носит очень глупое имя – Столетник. (27)Мы только удивляемся людям, которые к нам приставлены. (28)Они ухаживают за ним гораздо больше, чем за нами. (29)Точно это какое-нибудь сокровище! 

(30)Так до самого полудня насмехались цветы над бедным Столетником. (31)Наконец вдали, точно рычание приближающегося зверя, послышался первый глухой раскат грома. (32)Когда перед дождём наступило мгновение томительного затишья, Роза услышала около себя слабый шёпот: 

— Выслушай меня, Царица. (33)Это я, несчастный Столетник, восторг которого перед твоей красотой вызвал у тебя утром улыбку. (34)Я полюбил тебя, красавица. (35)Не отвергай меня! (36)Я уродлив, но я открою тебе мою тайну. (37)В девственных лесах Америки, куда не ступала до сих пор человеческая нога, – там моя родина. (38)Раз в сто лет я расцветаю только на три часа и тотчас же погибаю. (39)От моих корней вырастают новые побеги, чтобы опять погибнуть через сто лет. (40)И вот я чувствую, что через несколько минут я должен расцвесть. (41)Не отвергай меня, красавица! (42)Для тебя одной я буду цвести и для тебя умру! 

(43)Но Роза не отвечала ни слова. 

— (44)Роза, за один только миг счастья я отдам тебе целую жизнь! (45)Неужели этого мало твоей царственной гордости? 

(46)Но в это мгновение гроза разразилась с такой страшной силой, что Столетник должен был замолчать. (47)Когда же перед утром кончилась гроза, то в оранжерее раздался громкий треск, точно от нескольких ружейных выстрелов. 

— (48)Это расцвёл Столетник, — сказал главный садовник и побежал будить владельца оранжереи, который уже две недели дожидался с нетерпением этого события. 

(49)Вокруг Столетника молча стояли люди, и все цветы с испугом и восхищением обернули к нему свои головы. 

(50)На высоком зелёном стержне Столетника расцвели пышные гроздья белоснежных цветов невиданной красоты, которые издавали чудный, неописуемый аромат, сразу наполнивший всю оранжерею. (51)Но не прошло и получаса, как цветы начали незаметно розоветь, потом они покраснели, сделались пурпурными и, наконец, почти чёрными. 

(52)Когда же взошло солнце, цветы Столетника один за другим завяли. (53)Вслед за ними завяли и свернулись уродливые листья, и редкое растение погибло, чтобы опять возродиться через сто лет. 

(54)И Царица поникла своей благоухающей головой. 

 

(По А.И. Куприну*)

 

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – русский писатель, переводчик.

(1)Есть люди, которые отрицают значение критики. (2)В этом есть доля истины, потому что критика часто становится между писателем и читателем и уничтожает ту непосредственность восприятия искусства, которая есть самое ценное в нём. (3)Писатель от читателя должен быть только на расстоянии руки, держащей книжку. (4)Но критика существует и будет существовать. (5)Будем искать в ней не вред, а пользу.

(6)Аппарат искусства состоит из трёх данностей. (7)Первое: писатель воспринимает впечатления от окружающей жизни; они собираются, как в фокусе, в его сознании. (8)Из тысячи разбросанных частей создаётся целое. (9)Из тысячи отдельных черт, увиденных среди людей, слагается тип. (10)Из тысячи воль, которые он воспринял, бродя среди жизни, слагается одна воля. (11)Это есть восприятие материала. (12)Второе: писатель превращает воспринятые эмоции, факты и мысли в материю искусства. (13)Третье: продукт творчества возвращается обратно в ту среду, откуда оно было извлечено, то есть к читателю.

(14)Что же делает критика и что должна она делать в этом процессе?

(15)Критика мешает непосредственности наблюдения; каждый видит по-своему, и это есть самое ценное – увидеть. (16)Критика указывает: смотри не так, а эдак. (17)И ви́дения не получается. (18)Это вредная роль критики.

(19)Критика способна вмешиваться в интимнейшие законы творчества, подсовывать свои рецепты, рекомендовать свои теории. (20)Это вредная роль критики (пироги начинает печь сапожник). (21)Но ещё критика вмешивается и в восприятие читателем искусства. (22)Сколько примеров, когда большой художник был затравлен и не воспринят публикой. (23)Сколько примеров, когда бездарность возводилась в гении. (24)Всё это вредная деятельность критики.

(25)Какова её истинная роль?

(26)В подавляющих случаях человек, берущий на себя смелость написать и напечатать роман, стихи, пьесу и т.п., не имеет достаточного багажа: ни развития, ни умения обобщать, ни опыта жизни. (27)Это понятно: пыл творчества появляется на заре жизни. (28)Часто молодой писатель – это только талант.

(29)То же и о читателе. (30)Воспринимать искусство, может быть, столь же трудно, как и творить его. (31)И опять самый яростный читатель – молодой, начинающий путь жизни.

(32)И здесь выявляется важная и нужная роль критики: быть школой для читателя и писателя, быть университетом, энциклопедией, повышать культурный уровень того и другого.

(33)Развернувшаяся вокруг темы «писатель – критик – читатель» дискуссия показывает, насколько сейчас важна и остра задача критики. (34)Её обязанность – поднять культуру и писателя, и читателя.

 

(По А.Н. Толстому*)

* Алексей Николаевич Толстой (1883-1945) – русский и советский писатель, общественный деятель.

(1)В дни зимних вьюг, когда вся земля, всё на земле: дома, деревья – тряслось, выло, плакало, скука вливалась в мастерскую волною, тяжкой, как свинец, давила людей, умерщвляя в них всё живое. 

(2)Трезвый, Капендюхин неутомимо издевался над Ситановым, высмеивая его страсть к стихам и его несчастный роман, грязно, но безуспешно возбуждая ревность. (3)Ситанов слушал издёвки казака молча, безобидно, а иногда даже сам смеялся вместе с Капендюхиным. 

(4)Спали они рядом и по ночам долго шёпотом беседовали о чём-то. 

(5)Эти беседы не давали мне покоя: хотелось знать, о чём могут по-дружески говорить люди, так непохожие один на другого? (6)Но, когда я подходил к ним, казак ворчал: 

— Тебе чего надо? 

(7)А Ситанов точно не видел меня. 

(8)Но однажды они позвали меня, и казак спросил: 

— Максимыч, ежели бы ты был богат, что бы сделал? 

— (9)Книг купил бы. 

— (10)А ещё? 

— (11)Не знаю. 

— (12)Эх, — с досадой отвернулся от меня Капендюхин, а Ситанов спокойно сказал: 

— Видишь – никто не знает: ни старый, ни малый! (13)Я тебе говорю: и богатство само по себе – ни к чему! (14)Всё требует какого-нибудь приложения… 

(15)Я спросил: 

— О чём вы говорите? 

— (16)Спать неохота, вот и говорим, — ответил казак. 

(17)Позднее, прислушавшись к их беседам, я узнал, что они говорят по ночам о том же, о чём люди любят говорить и днём: о Боге, правде, счастье, о глупости и хитрости женщин, о жадности богатых и о том, что вся жизнь запутана, непонятна. 

(18)Я всегда слушал эти разговоры с жадностью, они меня волновали, мне нравилось, что почти все люди говорят одинаково: жизнь – плоха, надо жить лучше! (19)Но в то же время я видел, что желание жить лучше ни к чему не обязывает, ничего не изменяет в жизни мастерской, в отношениях мастеров друг ко другу. (20)Все эти речи, освещая предо мною жизнь, открывали за нею какую-то унылую пустоту, и в этой пустоте, точно соринки в воде пруда при ветре, бестолково и раздражённо плавают люди, те самые, которые говорят, что такая толкотня бессмысленна и обижает их. 

(21)Рассуждая много и охотно, всегда кого-нибудь судили, каялись, хвастались и, возбуждая злые ссоры из-за пустяков, крепко обижали друг друга. (22)Пытались догадаться о том, что будет с ними после смерти, а у порога мастерской, где стоял ушат для помоев, прогнила половица, из-под пола в эту сырую, гнилую, мокрую дыру несло холодом, запахом прокисшей земли, от этого мёрзли ноги; мы с Павлом затыкали эту дыру сеном и тряпками. (23)Часто говорили о том, что надо переменить половицу, а дыра становилась всё шире, во дни вьюг из неё сади́ло, как из трубы, люди простужались, кашляли. (24)Жестяной вертун форточки отвратительно визжал, его похабно ругали, а когда я его смазал маслом, Жихарёв, прислушавшись, сказал: 

— Не визжит форточка, и – стало скушней… 

(25)Приходя из бани, ложились в пыльные и грязные постели – грязь и скверные запахи вообще никого не возмущали. (26)Было множество дрянных мелочей, которые мешали жить, их можно было легко извести, но никто не делал этого. 

(27)Часто говорили: 

— Никто людей не жалеет, ни Бог, ни сами себя…

(28)Но когда мы, я и Павел, вымыли изъеденного грязью и насекомыми, умирающего Давидова, нас подняли на смех, снимали с себя рубахи, предлагая нам обыскать их, называли банщиками и вообще издевались так, как будто мы сделали что-то позорное и очень смешное.

 

(По М. Горькому*) 

* Максим Горький (настоящее имя – Алексей Максимович Пешков; 1868-1936) – русский писатель, прозаик, драматург.

(1)Мама и Серёжа долго спорили. 

— (2)Все наши знакомые дамы так сделали, — говорила мама. — (3)И я так сделаю. 

— (4)Нет, мама, — возражал Серёжа, — ты так не должна делать. 

— (5)Почему я не должна, если другие делают? — спрашивала мама. 

— (6)Они не хорошо делают, — спорил Серёжа, — и я не хочу, чтобы ты это сделала. 

— (7)Да это – не твоё дело, Серёжа! — говорила мама, досадливо краснея. 

(8)Тогда Серёжа принимался плакать. (9)Мама стыдила: 

— Четырнадцатилетний мальчик, а плачешь, как совсем маленький. 

(10)И так продолжалось несколько дней, – всё из-за кольца обручального. (11)Мама хотела его пожертвовать в пользу раненых. (12)Говорила Серёже: 

— Так все делают. (13)Из этого большие деньги можно собрать. 

(14)Серёжа настойчиво требовал, чтобы его мама так не делала.

— (15)Папа сражается, а ты его кольцо отдашь! — кричал он. 

— (16)Пойми, для раненых, — уговаривала мать.

— (17)Отдай что-нибудь другое, а не кольцо обручальное, — говорил Серёжа. — (18)Деньгами дай. 

(19)Мать пожимала плечами. 

— (20)Серёжа, ты знаешь, у нас не так много денег. (21)Штабс-капитанское жалованье, на него не раскутишься. 

— (22)Не покупай яблок, накопишь побольше, чем за колечко дадут; да и мало ли на чём можно сберечь! 

(23)Каждый раз, когда мама уходила, Серёжа решительно говорил ей:

— Мама, без кольца не смей приходить. 

(24)Наконец, решили написать отцу, – как он скажет, так и сделать. (25)Мама написала, а Серёжа в своём письме отцу ничего о кольце не писал: что-то скажет сам папа? 

(26)Перестали спорить. (27)Но Серёжа всё посматривал на мамины руки: блестит колечко? (28)Блестит, – и успокоится Серёжа. 

(29)Прошло несколько дней, пришли ответы из армии от Серёжина отца и Серёже, и маме. (30)Серёжа своё письмо распечатал, а читать не может: сердце бьётся от нетерпения узнать, что в том письме написано, которое мама читает. (31)Мама письмо прочла, обрадовалась, улыбнулась. 

— (32)Папа согласен. 

(33)Покраснел Серёжа, стоит потупясь. 

— (34)Вот, читай сам, — говорит мама. 

(35)Серёжа читает: «Насчёт кольца делай, как хочешь. (36)Дело, конечно, не в кольце, я знаю, что ты меня любишь, ты обо мне тоже знаешь, а всё остальное – ерунда, не суть важно». 

(37)Серёжа прочёл, улыбнулся. (38)Спросил: 

— Тебе, мама, этого достаточно? 

(39)Мама слегка повела плечом, сказала: 

— Ну вот видишь, папа согласен. 

— (40)А ты, мама, умеешь между строчек читать? — спросил Серёжа. — (41)Невесело было папе тебе так писать о колечке. (42)Он своё носит, не снимает. 

(43)Мама покраснела, но всё-таки спорила: 

— Да ведь согласился же папа! 

— (44)Мама, пойми, — убеждающим голосом говорил Серёжа, — ведь если и кольцо, и всякая памятная вещь – ерунда, не суть важно, то подумай, что же в душе-то у человека должно быть! (45)Милая была вещичка, памятная, – ерунда! (46)Хороший был собор в Реймсе, – не суть важно! 

— (47)Серёжа, — строго сказала мама, — нельзя сравнивать: там всенародная святыня, много поколений…

— (48)Мама! — воскликнул Серёжа, перебивая её, — то для всех свято, а это свято только для нас, но свято, свято! (49)Если в каждом доме нет святого, заветного, так как же оно для всего народа вырастет, из чего? (50)Всё – ерунда, не суть важно, – из чего же большое, великое накопится! (51)Ты думаешь, когда папа это писал, что он чувствовал? 

— (52)Что чувствовал! — нерешительно сказала мама. — (53)Чувствовал, что я для раненых…

— (54)Нет, мама, — горячо говорил Серёжа, — очень ему горько было. (55)Шутливые слова писал нарочно, чтобы не показать тебе, и другим не показать. (56)Пойдёт в сражение, подумает: ну, что ж, у вдовы моего колечка не будет, кто-нибудь наденет ей на пальчик другое. 

(57)Мама вскрикнула: 

— Серёжка, противный, не смей так говорить! 

(58)И заплакала горько. (59)Серёжа стоял перед нею на коленях, целовал её руку, где ещё блестело обручальное, и говорил:

— (60)Мама, милая, мы сбережём для раненых на другом. (61)Можно вместо белого хлеба есть чёрный, не покупай мне новых башмаков, я дома босиком ходить буду; можно мало ли какой расход сократить, но колечка не смей отдавать. 

— (62)Хорошо, не отдам, — тихо сказала мама. — (63)Только о раненых надо же подумать? 

— (64)Подумаем, мама, — весело сказал Серёжа. 

(65)Сберегли колечко для себя, сберегли для раненых на другом. (66)Мама с Серёжею сильно сократили все свои расходы, и каждый месяц удавалось им немало отдавать на раненых. (67)Маленькая, домашняя святыня теплилась на маминой руке, радовала Серёжу и утешала его за маленькие лишения. (68)В уюте милых комнат босые Серёжины ноги светились, как восковые свечи, и радовали маму. 

(69)А отцу мама и Серёжа написали в тот же вечер, что с колечком передумали и не отдадут его ни за что.

 

(По Ф.К. Сологубу*)

* Фёдор Кузьмич Сологуб (1863-1927) – русский поэт, писатель, драматург, публицист.

(1)Прошли годы. (2)Предвидение Чинкова сбылось: они открыли узел золотоносных россыпей Территории с очень сложными условиями залегания и с богатым содержанием. (3)Для этого понадобились удача, кадры и ещё раз удача. (4)Для этого понадобились упорство, безжалостный, рисковый расчёт Чинкова. (5)Для этого понадобился свойственный сердечникам страх смерти перед рассветом у тех, кто вынес на себе тяжесть первых работ. (6)Для этого понадобились мозоли и пот работяг. (7)Что бы там ни было, но государство получило источник золота.

(8)Если была бы в мире сила, которая вернула бы всех, связанных с золотом Территории, погибших, затерявшихся на материке, ушедших в благополучный стандарт «жизни как все», – все они повторили бы эти годы. (9)Не во имя денег, так как они знали, что такое шальные деньги во время работы на Территории, даже не во имя долга, так как настоящий долг сидит в сущности человека, а не в словесных формулировках. (10)Не ради славы, а ради того непознанного, во имя чего зачинается и проходит жизнь каждого.

(11)Если бы они встретились, достаточно было бы просто сказать: «Помнишь?» (12)И углубиться в сладкую тяжесть воспоминаний, где смешаны реки, холмы, пот, холод, смерть, усталость, мечты и святое чувство нужной работы. (13)Вспомнить, как в минуту сомнения тебя поддерживали прошедшие годы, когда ты не дешевил, не тёк бездумной водичкой по подготовленным желобам, а знал грубость и красоту реального мира, жил, как положено жить мужчине и человеку. (14)Там ты научился искать человека не в гладком приспособленце, а в тех, кто пробует жизнь на своей неказистой шкуре. (15)Ты устоял против гипноза приобретательства и безопасных уютных истин, ты знаешь, что мир многолик и стопроцентная добродетель достигнута только в легендах, ты веруешь в грубую ярость твоей работы.

(16)День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего, и причина грядущего дня создаётся сегодня.

(17)Если вы прилетите в Посёлок, главный центр Территории, на неделю, на месяц или даже на несколько месяцев, то вы так и не поймёте, чем люди здесь отличаются от тех, что остались в семнадцати лётных часах. (18)Но если душа ваша не очерствела, не обнищала, вы постоянно будете чувствовать, что нечто главное идёт мимо вас и оно не умещается ни в рассказы старожилов, ни в кадры слайдов, ни в записные книжки. (19)Возможно, это главное заключается в узкой полоске ослепительно лимонного цвета, которая отделяет хмурое небо от горизонта в закатный час. (20)У вас вдруг сожмётся сердце, и вы подумаете без всякой причины, что до сих пор жили не так, как надо. (21)Допускали компромиссы, когда надо было проявить твёрдость характера, за мелкими удобствами теряли главную цель, и подумаете: вдруг вы завтра умрёте и после вас не останется ничего.

(22)А теперь задайте себе вопрос: почему вас не было там и не ваше, а чьё-то другое лицо обжигал морозный февральский ветер? (23)Может быть, именно это поможет ответить на недовольство, которым мучаем мы себя во время бессонницы в серый предутренний час, когда светлеют окна, гаснут звёзды, а мир и людские души обнажены сном и тишиной.

 

(По О.М. Куваеву*)

* Олег Михайлович Куваев (1934-1975) – русский советский писатель, геолог, геофизик; член Союза писателей СССР.

(1)Трудно во всемирной литературе найти двух художников, у которых отношение к жизни было бы до такой степени противоположно, как у Толстого и у Достоевского…

(2)Вводит нас в жизнь Достоевский. (3)Перед нами жуткая, безгласная пустота, как будто из века ещё не знавшая света… (4)И средь пустоты этой, в муках недовершённости, дёргаются и корчатся странные, тёмные, одинокие существа, которым имя – люди. (5)Жизнь каждого только в нём самом, все силы ушли в глубь души, на стремление согласовать и соединить то, что внутри…

(6)И в неотвратимой неизбежности этих мук человек находит, наконец, своеобразный выход: броситься навстречу мукам, целиком отдаться им, растерзать душу смертными противоречиями. (7)В этом – сладко пронзающее душу сладострастие, грозная радость, тёмная, как кровь. (8)Человеку открывается красота и счастье страдания, он начинает любить скорбь и жаждать мучения…

(9)И против Достоевского – Толстой. (10)Светлый и ясный, как дитя, идёт он через жизнь и знать не хочет никакого трагизма. (11)Душа тесно сливается с радостною жизнью мира. (12)Всюду вокруг эта близкая, родная душа, единая жизнь – в людях, в животных, даже в растениях – «веселы были растения», даже в самой земле: «земля живёт несомненною, живою, тёплою жизнью, как и все мы, взятые от земли». (13)Не разумом, не умственным путём познаёт Толстой это единство, а проникновением другого рода, несравненно более полным и глубоким, чем проникновения разума. (14)И в чудесном этом единении бледнеет, как-то странно теряет свою жгучую важность ряд вопросов, тяжко мучающих душу Достоевского, – вопросов о бессмертии, о Боге…

(15)И крепко, всей душою, всем существом своим Толстой знает, что человек сотворён для счастья, что человек может и должен быть прекрасен и счастлив на земле. (16)Достоевский этого не знает. (17)Не знает, кажется, и никто из нас…

(18)Трудно себе представить живого человека, у которого лежала бы душа одновременно к Достоевскому и Толстому. (19)Мне кажется, на это способен только «любитель литературы», для кого глубочайшие искания и нахождения человеческого духа лишь предмет эстетических эмоций (20)Всякий, конечно, «отдает должное» гению обоих. (21)Но кому дорог Толстой, тому чужд будет Достоевский; кому близок Достоевский, тот равнодушен будет к Толстому… (22)И иначе не может быть: вместить и Достоевского, и Толстого невозможно – так полно и решительно исключают они друг друга, так враждебно для одного всё то, что дорого для другого.

 

(По В.В. Вересаеву*)

* Викентий Викентьевич Вересаев (1867-1945) – русский, советский писатель, переводчик, литературовед.

(1)Турченко очень редко показывался в уездном свете, потому что три четверти жизни проводил в лесу. (2)Лес был его настоящею семьёю и, кажется, единственной страстной привязанностью к жизни. (3)В городе над ним за глаза посмеивались и считали чудаком. (4)Имея полную и бесконтрольную возможность подторговывать в свою пользу лесными делянками, отводимыми на сруб, он жил только на своё полуторастарублёвое жалованье, – жалованье поистине нищенское, если принять во внимание ту культурную, ответственную и глубоко важную работу, которую самоотверженно нёс на своих плечах целые двадцать лет этот удивительный Иван Иванович. (5)Право, только среди чинов лесного корпуса, в этом распрозабытом из всех забытых ведомств, да ещё среди земских врачей, загнанных, как почтовые клячи, мне и приходилось встречать этих чудаков, фанатиков дела и бессребреников.

(6)Под его надзором и охраной было двадцать семь тысяч десятин казённого леса, да ещё по просьбе миллионеров братьев Солодаевых он присматривал за их громадными, прекрасно сохранёнными лесами в южной части уезда. (7)Но и этого ему было мало: он самовольно взял под своё покровительство и все окрестные – смежные и чересполосные – крестьянские леса. (8)Совершая для крестьян за гроши, а чаще безвозмездно разные межевые работы и лесообходные съёмки, он собирал сходы, говорил горячо и просто о великом значении в сельском хозяйстве больших лесных площадей и заклинал крестьян беречь лес пуще глаза. (9)Мужики его слушали внимательно, сочувственно кивали бородами, вздыхали, как на проповеди деревенского попа, и поддакивали: «Это ты верно… что и говорить… правда ваша, господин лесницын… (10)Мы что? (11)Мы мужики, люди тёмные…»

(12)Но уж давно известно, что самые прекрасные и полезные истины, исходящие из уст господина лесницына, господина агронома и других интеллигентных радетелей, представляют для деревни лишь простое сотрясение воздуха.

(13)На другой же день добрые поселяне пускали в лес скот, объедавший дочиста молодняк, драли лыко с нежных, неокрепших деревьев, валили для какого-нибудь забора или оконницы строевые ели, просверливали стволы берёз для вытяжки весеннего сока на квас, курили в сухостойном лесу и бросали спички на серый высохший мох, вспыхивающий как порох, оставляли непогашенными костры.

(14)Он упрашивал сельских учителей внедрять ученикам уважение и любовь к лесу, подбивал их вместе с деревенскими батюшками, – и, конечно, бесплодно, – устраивать праздники лесонасаждения, приставал к исправникам, земским начальникам и мировым судьям по поводу хищнических порубок, а на земских собраниях так надоел всем своими пылкими речами о защите лесов, что перестали слушать. (15)«Ну понёс философ свой обычный вздор», — говорили земцы и уходили курить, оставляя Турченко разглагольствовать, подобно проповеднику Беде, перед пустыми стульями. (16)Но ничто не могло сломить энергии этого упрямца, пришедшегося не по шерсти сонному городишке. (17)Он по собственному почину укреплял кустарником речные берега, сажал хвойные деревья на песчаных пустырях и облеснял овраги.

— (18)В оврагах у меня теперь столько нанесло снегу, что лошадь уйдёт с дугой. (19)А я радуюсь, как ребёнок. (20)В семь лет я поднял весеннюю высоту воды в нашей Вороже на четыре с половиной фута. (21)Ах, если бы мне да рабочие руки! (22)Если бы мне дали большую неограниченную власть над здешними лесами. (23)Через несколько лет я бы сделал Мологу судоходной до самых истоков и поднял бы повсюду в районе урожайность хлебов на пятьдесят процентов. (24)Можно, клянусь, в двадцать лет сделать Днепр и Волгу самыми полноводными реками в мире, – и это будет стоить копейки! (25)Можно, клянусь, увлажнить лесными посадками и оросить арыками самые безводные губернии. (26)Только сажайте лес! (27)Берегите лес!

 

(По А.И. Куприну*)

* Александр Иванович Куприн (1870-1938) – известный русский писатель-классик, переводчик.

(1)По приходе в Портсмут фрегат втянули в гавань, а людей перевели на старый корабль, стоящий в порту праздно и назначенный для временного помещения команд. (2)Там поселились и мы. (3)Я уехал в Лондон.

(4)Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и смотреть на всё, не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. (5)От такого путешествия остаётся в голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.

(6)Вообще, большая ошибка – стараться собирать впечатления: получишь чего не надо, а что надо, то ускользнёт. (7)Если путешествуешь не для специальной цели, нужно, чтобы впечатления нежданно и незвано сами собирались в душу. (8)Оттого я довольно равнодушно пошёл вслед за другими в Британский музей. (9)Мы целое утро осматривали древности, этрусские, египетские и другие залы, потом змей, рыб, насекомых – почти всё то, что есть и в Петербурге, в Вене, в Мадриде. (10)Оттого меня тянуло всё на улицу: хотелось побродить не между мумиями, а среди живых людей.

(11)Я с неиспытанным наслаждением вглядывался во всё, заходил в магазины, заглядывал в дома, уходил в предместья, на рынки, смотрел на всю толпу и на каждого встречного отдельно. (12)Чем смотреть на сфинксов и обелиски, мне больше нравится простоять целый час на перекрёстке и смотреть, как встретятся два англичанина, осведомятся взаимно о здоровье и пожелают друг другу всякого благополучия; смотреть на их походку и эту важность до комизма на лице, выражение глубокого уважения к самому себе, некоторого презрения или по крайней мере холодности к другому, но благоговения к толпе, то есть обществу. (13)С любопытством смотрю, как столкнутся две кухарки с корзинами на плечах, как несётся нескончаемая двойная, тройная цепь экипажей, подобно реке, как из неё с неподражаемою ловкостью вывернется один экипаж и сольётся с другою нитью или как вся эта цепь мгновенно онемеет, лишь только полисмен с тротуара поднимет руку.

(14)В тавернах, в театрах – везде пристально смотрю, как и что делают, как веселятся, едят, пьют; слежу за мимикой, ловлю эти неуловимые звуки языка, которым должен объясняться с грехом пополам, благословляя судьбу, что когда-то учился ему. (15)Да, путешествовать с наслаждением и с пользой – значит пожить в стране и хоть немного слить свою жизнь с жизнью народа, который хочешь узнать: тут непременно проведёшь параллель, которая и есть искомый результат путешествия. (16)Это вглядывание, вдумыванье в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа или одного человека отдельно, даёт наблюдателю такой общечеловеческий и частный урок, какого ни в книгах, ни в каких школах не отыщешь. (17)Недаром ещё у древних необходимым условием усовершенствованного воспитания считалось путешествие.

 

(По И.А. Гончарову*)

* Иван Александрович Гончаров (1812-1891) – русский писатель и литературный критик.